Этого я никому не пожелаю.
Про зверства в "Алешинских казармах" – гауптвахте города-героя
Москвы мы были все наслышаны. Особенно в казармах зверствовали во время демобилизации, когда каждый уважающий себя "дембель" обшивал свою форму насколько позволяла его буйная фантазия. На грудь вешались самодельные аксельбанты, выпиливались и клеились непонятные знаки отличия. Шеврон с изображением рода войск обязательно накладывался на белую подшиву и через полиэтиленовый пакет проглаживался утюгом, после чего приобретал вид твердый и окантованный. Процедура повторялась несколько раз, чтобы кант был толщиной до двух миллиметров. Каблук сапог увеличивался вдвое и стачивался под углом, чтобы выглядеть выше. В каждый погон вставлялись по половинке тубуса, что придавало погону выгнутую и жесткую форму. На погон крепились металлические буквы С и А. Младшие сержанты сдвигали выкрашенные золотой краской лычки так близко, что издали казались старшими по званию. Когда подобный клоун попадался на глаза злобного московского патруля, состоящего из курсантов военных училищ и офицеров, то демобилизованному сложно приходилось доказывать, что он не новогодняя елка, а солдат, который направляется домой.
– Погоны есть?
– Есть.
– Значит военнослужащий. В машину! В комендатуре разберемся.
Разбирались в комендатуре просто, быстро и однозначно: "Десять суток ареста за нарушение уставной формы". И десять дней уже мечтающий попасть домой почти гражданский человек таскал мусор, чистил помойные сливы, делал самую грязную работу, после которой его форма выглядела не совсем презентабельно. По окончании срока уже понявший свою ошибку и проклявший все на свете стоял перед комендантом или его заместителем.
– Что у тебя тут? Ба, да ты "дембель"?
– Так точно, товарищ майор.
– Чего же ты сразу не сказал?
– Я говорил…
– Наверное, тебе я не поняли. Ты же гражданский, наверное?
– Ну, да, – радовался первому пониманию арестованный.
– Форма у тебя какая-то странная. Я раньше такого не видел. Вот и патруль не разобрался. Ну, да ладно. Дома, небось, заждались? Езжай.
– Спасибо, товарищ майор.
– Не за что. Ты только вот, что: форму-то сними, а то, как пугало, еще менты могут забрать, решать, что ты забулдыга… Иди, родной, иди.
Отпущенный на свободу так радовался, что его больше не задерживали, даже не замечая издевки в голосе коменданта.
Нарываться на московские патрули нам не хотелось, но в Коврове, где стояла часть, мы уже знали каждую дыру.
– Пошли, отметим окончание службы в городе великого Дягтерева? – предложил кто-то из "спецов".
– Ребята, только без пьянок, ладно? – спокойно, но твердо попросил я.
– Не дрейф, зёма, все будет тип-топ.
Мы прошлись по городу, подшучивая над девчонками. Зашли в кафе, съев по булочке и выпив по стакану лимонада на выданные командировочные, отправились на вокзал.
– Товарищи, солдаты, сержанты ко мне, – послышался голос, как только мы вышли из-за угла вокзала. – Почему не строем? Где…
– На бороде, – хохотнул рыжий с конопушками водила-механик.
– Чего? – опешил старший патруля.
– Товарищ, прапорщик, – повернулся я к нему. – Специальная группа старослужащих по личному приказу командира части отправляется в
Москву на пересыльный пункт. Не подскажете, где нам проездные оформить?
Никакие проездные на электрички нам не требовались, но обращение такого рода всегда ставило тех военных, которые обладали только следом от фуражки вместо мозгов, в тупик.
– Эээээ… не знаю, – почесал затылок прапорщик. – Наверное, у военного коменданта вокзала?
– Спасибо. За мной.
Прапорщик проводил нас тупым взглядом.