«Два огромных черных солнца» — это было сказано о ней. И в них светился экстаз великомученицы, желающей во что бы то ни стало пострадать за Веру.
— Но, может, я смогла бы предложить нечто, что нельзя поделить как часть добычи?
— Бывало, пираты делили и такой приз, — я постарался изобразить улыбку театрального злодея. На «Арабелле» такого не бывало никогда — разве что при предыдущем владельце — но ей об этом знать было незачем. Неужели девчонка не понимает, в какую игру играет?
Она подошла еще на шаг, так, что край ее жесткой юбки почти коснулся моих сапог. Я поспешно отвернулся и начал писать разрешение на выезд — «без обыска». Пусть вывозит, что хочет. В конце концов, я уже не флибустьер — я наемник.
— А великий пират боится меня, — сообщает она.
И тут мой темперамент, который и раньше, бывало, меня подводил… Вспомнить хотя бы тот случай, когда Каюзаку удалось заманить меня в ловушку. Пуританская нетерпимость Джереми не позволила ему описать эту историю так, как моя глупость, несомненно, заслуживала… Так вот, мой темперамент решает, что это уже чересчур. В конце концов, за каким чертом я пытаюсь строить из себя монаха? Для чего?! Да пропади все пропадом!
В тот день я остался без талисмана. Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, с которой я не расставался со времен первого своего похода. Я сам подарил ее ей на память. Зачем мне теперь мое флибустьерское счастье? Пиратом мне…
…Большая зеленая цикада с треском опустилась на страницу и уставилась на Бесс своими неподвижными глазами, в стеклянной глубине которых мерцало золотом. Бесс ухватила ее за тельце, крепкое, как орех, и насекомое возмущенно заверещало. Оглянувшись, она зашвырнула цикаду в соседний куст. «Надеюсь, тебе там понравится», — пробормотала Бесс и вновь погрузилась в чтение. Что-то там говорил про пай-мальчиков дядюшка Нэд?..
…Пиратом мне больше не бывать. Пожалуй, было даже нечто символическое в том, чтобы подарить талисман девчонке, которую я видел в первый и последний раз в жизни. Я смотрел ей вслед и чувствовал, что сделал очередную глупость — я не имею в виду жемчужину. Чувство это крепло во мне и властно требовало рома. Позже я узнал, что она вывезла из города множество золотой церковной утвари и других реликвий.
Между тем моя меланхолия не оставляла меня. Мои обязанности по-прежнему мало меня занимали. Проверка постов, забота о провианте для моей маленькой армии — с этим мог бы справиться любой из моих офицеров. Как сказал какой-то древний мудрец, незаменимых людей нет. Доведись мне в эту минуту командовать абордажем, боюсь, что я справился бы с этим делом хуже золоченой галеонной note 11 фигуры «Арабеллы». Тем временем мои люди начали говорить, что барон собрал в городе сокровищ на гигантскую сумму, и мне надлежит обеспечить справедливый дележ. С неохотой признав их несомненную правоту, я отправился к барону.
Барон сидел в своем — то есть, губернаторском, — кабинете, обложенный бухгалтерскими книгами, как последний приказчик. После моего — весьма резкого — выступления он пообещал все уладить к утру, что я и сообщил своим людям. Любому, кто задался бы целью подумать, стало бы ясно, что произойдет дальше. Хотя влиять на события мне давно не хотелось, видеть очевидное я еще не разучился. Однако дурацкая перспектива провести дурацкую ночь в дурацкой засаде возле дурацких шлюпок меня не прельщала. Вернувшись домой, я решил наконец выспаться. Когда же занялся бледный рассвет, ко мне в комнату — как всегда, без стука — ввалился старина Волверстон и сообщил мне то, что я и сам мог бы ему рассказать: ночью де Ривароль удрал. Странно, но это меня разозлило.