«К.П.» значит, Константин Петрович, хотя мы с Ильей всегда звали его дядей Костей
Я, тая от тихого восторга, принялась разглядывать монетки. Они были небольшие с российский двухрублевик или чуть поменьше. Но зато в два раза толще. Этакие металлические таблетки. Одна сторона у всех была почти одинаковая портрет английской королевы («QUEEN ELISABETH THE SECOND»), только годы выпуска разные от 1991 до 1994. Зато на другой То бригантина, то шхуна, то фрегат! Сверху по дуге шли слова: «BAILIWICK OF JERSEY», а снизу «ONE POUND». Ну, понятно, один фунт. А что касается «Джерси», то это, вроде бы, маленький остров, британское владение. Надо же, свою монету чеканит, как большое государство!.. По толстому ребристому боку тоже тянулась надпись: «INSULACAESAREA». Это было непонятно Ну да ладно! Главное парусники.
Я положила монетки в ряд и почти сразу поняла: здесь почти все основные типы парусных судов. Конечно, не всякие там галиоты, каракки, флейты и каравеллы, а те, что входят в разряд современных: фрегат, барк, бриг, бригантина, две шхуны марсельная и гафельная Не было только баркентины. Может, серия неполная, или там, на острове Джерси, про баркентины не знали?
И вообще что это за суда? Почему попали на монеты? Ведь не просто бриг там или шхуна, а со своими названиями. Крохотные подписи были выбиты под каждым корабликом. Кое-какие буковки были различимы (и цифры тоже видимо, год постройки), но прочитать ни одно слово полностью я не могла. И конечно же! вспомнила про Лоськины «стеклянные океаны». Схватила тяжелый прозрачный шарик. Материки были матовые, но океанов-то на Земле больше, чем суши! Буквы-микробы за выпуклым стеклом вмиг выросли читай на здоровье!
Вот какую эскадру подарил дядя Костя:
Фрегат «Persy Douglas». 1861.
Бриг «Hebe». 1861.
Барк «Gemini». 1864.
Бригантина (шхуна-бриг) «Сentury». 1866.
Марсельная шхуна «Resolute». 1877.
Гафельная шхуна «Tickler». 1899.
Надо будет, конечно, узнать о них поподробнее. В словарях пошарю, в книжках. Но это потом. А пока я просто любовалась корабликами. Они были отчеканены на золотистом сплаве с такой ювелирной тонкостью, словно здесь работал какой-то «левша».
Этот мастер почти каждое судно изобразил с полной парусностью (только марсельная шхуна была без топселей).
Я решила, что корабли идут под брамсельным ветром. Он такой, без штормового бешенства, ровный, упругий, позволяет нести брамсели те, что высоко на брам-реях Хотя нет, здесь я немного лукавила. Ведь на «Перси Дугласе», «Джемини» и «Гебе» были поставлены и бом-брамсели. Значит и ветер бом-брамсельный. Но мне эта приставка «бом» всегда не нравилась (есть в ней что-то легкомысленное). Просто «брамсельный ветер» звучит гораздо лучше. И я решила, что капитаны захотели рискнуть, поставили при брамсельном ветре и самые верхние паруса (а на «Резольюте», кстати, не поставили, проявили благоразумие)
Я мурлыкала слегка переделанные строчки «А ну-ка, брамсельный, пропой нам песню, ветер» и все разглядывала золотистую эскадру. То просто так, то через волшебный Лоськин глобус. Молодец дядя Костя! И молодец Лоська! Его стеклянные океаны словно специально для сверкающих парусов! Одно к одному! Как только придет, сразу покажу ему монеты! Лоська, он понятливый. И брамсельный ветер он ощутит сразу
Вспомнилось, как мы познакомились
2
Это случилось в конце июня, когда я после скандала вернулась из летнего лагеря. Я «отходила от событий» и часто бродила по улицам одна, просто так. И забрела на пустырь у табачной фабрики. Я вообще люблю пустыри (ненормальная, да?) Мне кажется, там среди иван-чая и репейников прячется прошлая жизнь. Лежит невидимыми прозрачными пластами среди развалин домов, над кучами мусора, над раскиданными в траве ненужными вещами. Ну, не сама жизнь, а память о ней А разве это не одно и то же? Только память это прошлая жизнь. Она от нынешней отличается лишь тем, что в ней ничего нельзя изменить. Ни плохое, ни хорошее. Я стараюсь вспоминать хорошее. Например, как мы с Илюшкой сидим на лодочных мостках, бултыхаем ногами и хохочем, а папа наводит аппарат. Пусть это будет всегда
Так вот я бродила, шебурша джинсами по лопухам и желтоголовой пижме, и вышла к большущему тополю. Некоторые ветки его были сухие, а на других редкие листья. Старик уже. Но у могучего ствола курчавилась молодая поросль.
За этой порослью сопел и копался в земле мальчишка лет девяти. Или десяти. Чуть постарше тех, с кем я дружила в лагере. Он был в мешковатой рыжей майке, широченных штанах до колен, нечесанный и, кажется, сердитый. Я села в трех шагах от него на косую лавочку. Мальчишка глянул через плечо и снова согнулся. Майка натянулась на спине, проступили позвонки.
Ты что делаешь? тихонько спросила я.
Он не огрызнулся, просто сказал, не оглянувшись:
Рою
Клад ищешь, да?
Он дернул спиной: чего, мол, чепуху-то молоть? И продолжал ковырять землю походной лопаткой. Потом негромко выговорил:
Кота хороню
Какого кота? У меня почему-то натянулись нервы. Мальчишка выпрямился, встал ко мне в полоборота, подбородком показал на лежавший в подорожниках тряпичный сверток. Я шагнула, села на корточки, мальчишка тоже. Быстро глянул на меня, подумал секунду и откинул края цветастой тряпицы. На ситцевом лоскуте лежал худой серый кот со славной мордашкой. Он будто спал, прижав к свалявшейся на груди шерсти согнутые лапы. Но через голову от уха до шеи тянулся рубец с засохшей кровью.