А если мы, наоборот, думаем, что наши модели соответствуют действительности, то, значит, мы верим нашим моделяммифам. И мы находимся в плену обмана еще в большей степени, чем наши предки. Древние греки воспринимали свои легенды сдержанно, сказания эти были для них некой имитацией, полезной абстракцией, историей, которая в действительности никогда не случалась, но была весьма пригодна для объяснения многих вещей, а часто и в практической деятельности.
Как экономисты, мы должны принять решение: оба варианта отношений к моделям одновременно существовать не могут.
Без тела и его потребностей
Платон. на тело внимания не обращал (или только минимально). Физическую радость он приравнивал «к так называемым удовольствиям из числа тех, что относятся к уходу за телом»[362]. Зло находится именно в нем, и доставлять бренной оболочке наслаждение в этом случае опасно, так как «пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть полностью предметом наших желаний»[363]. Зло как бы исходило из тела: «А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти?»[364] Оно является лишь препятствием; «принимаясь исследовать что бы то ни было совместно с телом, она [душа] как это ясно всякий раз обманывается по вине тела И лучше всего мыслит она когда, распростившись с телом, она останется одна или почти одна и устремится к [подлинному] бытию Но в таком случае самым безукоризненным образом разрешит эту задачу тот, кто подходит к каждой вещи средствами одной лишь мысли»[365]. При таком подходе душе лучше быть без материального носителя, он доставляет ей сплошные неудобства: «Ибо если, не расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А пока мы живы, мы, повидимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам Бог нас не освободит»[366].
Именно из такой концепции, заключающейся в отсечении спроса (а значит, желаний), в определенной мере исходило раннее христианство, прежде всего апостол Павел и позднее Августин. Последний трактовал тело как темницу для души (см. далее), что в данном контексте звучит лишь очевидным дополнением к вышеупомянутой идее Платона. «Телесность» и забота о материальном входят в противоречие с высшим духовным началом, которое пренебрегает всем плотским, подавляет его и отвергает. Вывод, с точки зрения экономики, напрашивается сам. Общество аскетическое, сдерживающее спрос, в отличие от нашего, эффективного, никогда не сможет в своем развитии достичь высокой стадии специализации. Социум, где проповедуется аскетизм и члены которого обеспечиваются лишь товарами первой необходимости, никогда не был бы способен (и даже не стремился бы) достигнуть высокого уровня материального благополучия. В конце концов, и экономика наука, интересующаяся главным образом спросом, предложением и их сбалансированностью на максимальном уровне (удовлетворяя, таким образом, часто неуместные и не имеющие отношения к жизни потребности), естественно, не стала бы такой, какой мы ее знаем сегодня. Осуждение телесных удовольствий пользы, выгоды имеет для нас совершенно понятное значение. Платонический идеал не в потреблении или производстве товаров, а в избавлении и от того, и от другого. В этом, как мы увидим позднее, Платон является верным стоиком.
Данная тема вызывает ожесточенные дискуссии уже со времен Сократа: «Калликл считает положительным своеволие, стремление к удовлетворению своих самых необузданных желаний, к роскоши и свободе, в этом он видит и добродетель, и счастье. А утверждение Сократа, что те, кто ни в чем не испытывают нужды, живут счастливо, вызывает его несогласие. Да отвечает он. В таком случае самыми счастливыми были бы камни и мертвецы[367]»[368].
В конце концов и сам Сократ не может полностью справиться со своими страстями, его раздирают изнутри эротические и философские желания. Сократ не в силах сопротивляться любовной интриге с Алкивиадом. Однако в традициях стоиков было противиться случайным и непредсказуемым привязанностям, причем это касалось не только мира материального.
К вопросу предложения (в контексте рынка) Платон относился весьма сдержанно. Физический труд, производство воняли нечистотами и годились только для людей самых низших классов или, еще лучше, рабов. Идеал в интеллектуальном и духовном созерцании, в самопознании, дающем ответ на все вопросы, ключ к истине, а значит, и к доброй, счастливой жизни.
Спрос против предложения: свобода и несоответствие
Сегодня мы верим, что чем больше у человека собственности, тем он свободней. У стоиков было точно наоборот: чем меньше у человека вещей, от которых он зависит, тем свободней он себя чувствует. И именно отсюда берет начало призыв к освобождению от желаний (спроса) тела.
Самым известным в мире примером избавления от такой зависимости был Диоген Синопский, минимизировавший свой спрос и выбросивший все, что ему было не нужно, без чего он мог обойтись, включая и одну из последних своих вещей, кувшинчик, так как и он, собственно, не нужен, ведь воду можно пить, пользуясь только руками. Итак, программа стоиков, к которой мы вскоре вернемся, нам ясна: снизим спрос на товары и тем самым сможем уменьшить их предложение, то есть количество потраченного труда. Кому мало надо, тот малым и довольствуется, и он не должен много трудиться. Если существует несоответствие между предложением и спросом (что является естественным, стандартным состоянием человеческой психики), то для стоиков рецептом счастливой жизни является снижение спроса, а не увеличение предложения (то есть производства продукции), что гедонисты как раз и считали способом достижения счастья и пропагандировали как путь к нему.