Сколько уверенности
дает побродяжке тюрьма!
Каким спокойным сном
спят души преступников в заключении!
Лишь совестливые
от совести своей страдают.
Слишком долго он в клетке сидел,
этот сбежавший!
Слишком долго
он палочника опасался!
Опасливо он бредет по дороге,
чуть что запинается от страха,
от тени палки запинается нависшей.
Каморки дымные и душные светлицы,
о клетки тесные и тесные сердца,
как всем вам хочется
к свободе духа приобщиться!
Как помочь? Сердцу вашему
тесно, и весь ваш дух
в этой тесной клетке
затворен, замурован.
Узколобые души,
мелкие души!
Как сыплются деньги в сундук,
так в сундук упадает душа.
Узники изобилья,
чьи хладные мысли, как цепи, бряцают,
они себе измыслили святую скуку
и любопытство к лунным суткам.
Под небом, затянутым тучами,
где стрелы и мысли убийственные
удобно во врагов выпускать,
они счастливых оклеветали.
счастье мое причиняет им боль:
этим завистникам счастье мое как тень,
они от зависти зябнут.
Они любовию пылают,
но ах! в ответ любови не находят,
они себя терзают день и ночь,
поскольку им никто объятий не раскрыл.
Они и мясо разучились есть,
и с добрыми подружками играть
все горевали выше всякой меры.
Ужель в природе жен
искать страданья
в предмете воздыханий?
Млеко течет
в вашей душе. Нет, хуже:
дух ваш простоквашею скис.
Ваш хлад
заставляет память мою коченеть?
Разве я ранее чуял,
как это сердце ко мне стучалось и пылало?
Как холодны они, ученые эти!
Ударила бы молния в их яства
и глотки их огнь пожирать бы научились!
Ваш ум есть ум пустой и поперечный,
вся соль ваших шуток «однако» и «но».
Лживая ваша любовь
к прошлому
любовь могильщиков,
она обкрадывает жизнь:
вы будущее обделяете любовью.
.
Ученый, преданный древности:
могильщика ремесло,
жизнь средь гробов и опилок.
Ох уж эти поэты!
Есть средь них жеребцы,
что целомудренно ржут.
Поэт, что умеет лгать
умышленно и преднамеренно,
тот лишь один изрекает истину.
Наша охота за истиной
ужели это охота за счастьем?
Истина
она как женщина, ничуть не лучше:
стыд лишь лукавство;
чего она хочет сильнее всего,
того она знать не желает,
пальчиком строго грозит
Кому она подчиняется? Только насилью!
Так прибегайте к насилью,
будьте жестоки, вы, мудрейшие!
Вам надлежит ее принудить,
стыдящуюся истину!..
Для высшего блаженства
ей нужно чувство принужденья
она как женщина, ничуть не лучше!
Мы дурно друг о друге думали?
Мы были слишком далеки.
Но теперь-то, в этой крошечной хижине,
прибитые вместе к одной судьбе,
станем ли мы оставаться врагами?
Придется растить в себе любовь,
коли нельзя друг от друга уйти.
«Возлюби врага,
предоставь грабителю грабить тебя»,
женщина слышит сие и соглашается.
Кому красота подобает?
Отнюдь не мужчине
мужчину прячет красота,
а спрятанный, на что мужчина годен?
Ступай же вольно
Прекраснейшая плоть лишь
тот покров,
в котором нечто более прекрасное
укутано стыдливо.
Благородное око
за бархатною завесой:
редко блеснет
оказана честь тому,
кто его несокрытым увидит.
Медлительные очи,
которые редко кого полюбят:
но уж коли полюбят,
блеск исходит из них,
как из золотых копей,
где дракон клад любви сторожит
Строптивец
в несчастном браке
с самим собой недружелюбен,
домашний дракон для себя самого.
Вот уж стал он груб,
локти в ход
бодро пускает,
в голосе слышится едкая кислота,
во взгляде сквозит позеленевшая медь.
Небо пылает огнем,
море скрежещет зубами
тебе в устрашенье
море харкает в нас валами!
Так всякий говорит военачальник:
«Не давай покоя
ни победителю, ни побежденному!»
в доспехах путник,
дрожа от нетерпенья,
чтоб кто-нибудь его остановил.
«И дым на что-нибудь сгодится»
так бедуин речет, я отвечаю в тон:
«О дым, разве ты не возвещаешь
тому, кто держит путь,
близость гостеприимного очага?»
..
Усталый путник
по грозному лаю
он узнает цепного пса.
К ракам никакого сочувствия
я не питаю:
хватаешь цапают клешнями,
отпускаешь задом идут наперед.
Искрящийся, пляшущий ручеек,
что извилистый путь
себе в скале проложил,
как волю снова обретет он?
Средь черных камней
сияет и бьется его нетерпенье.
Извилист путь великих людей и рек,
извилист, но к избранной цели ведет:
в этом мужество их выражается
путей извилистых нисколько
не страшатся.
По ту сторону севера, льда и сиюминутности,
по ту сторону смерти,
в стороне от всего:
наша жизнь, наше счастье!
Ни на суше,
ни на воде
не найдешь ты путей
к гипербореям:
так предсказали нам мудрейшие уста.
Ты хочешь их поймать?
Обратись к ним
как к овцам заблудшим:
«Путь ваш, ах, путь ваш верный,
вы его потеряли!
вы сбились с него!»
Они пойдут за всяким,
кто им такое напоёт.
«Как? Разве был у нас путь верный?
они тишком друг другу говорят.
И вправду, путь наш нам указан!»
Уж ночь: снова над крышами
месяца тело дородное движется.
Он, ревнивейший из котов,
на всех влюбленных с ревностью
взирает,
этот бледный, тучный «человек
на луне».
Сладострастно он заползает
во все темные углы,
всовывается во все полуоткрытые окна,
как похотливый, тучный монах,
нагло идет он в ночи запретными
тропами.