Мэри-Кейт кивнула в ответ на кивок хозяйки, ощущая себя участницей кукольного представления и чувствуя, что единственный человек, который знает, что и зачем они делают, — это Бернадетт Сент-Джон.
— Сколько времени прошло, Бернадетт! Много лет.
— В самом деле, Сесили, но время тебя пощадило. А Сэмюел? Он так же хорошо справляется со своими годами?
Усаживаясь на диван, Берни еще раз широко улыбнулась.
— Мой муж чувствует себя хорошо. Для этого ты и вернулась, Бернадетт Сент-Джон? Распутничать с моим мужем? В доме моей дочери?
— Даже не могу сказать, с каким из твоих вопросов я больше не согласна, Сесили. Когда ты называешь Сандерхерст домом твоей дочери, в то время как на протяжении семнадцати поколений он принадлежит семье моего мужа, или когда называешь меня распутницей?
Мэри-Кейт тупо уставилась на Сесили и плюхнулась рядом с Берни, забыв от потрясения все уроки хороших манер и осанки. Берни могла хотя бы предупредить, кого они собираются навестить. Она бросила укоризненный взгляд в сторону своей спутницы, но внимание Берни было полностью приковано к теще Арчера.
— Я называю тебя тем, что ты есть на самом деле, Бернадетт Сент-Джон.
— «И глупец, когда молчит, может показаться мудрым, и затворяющий уста свои — благоразумным».
— Богохульство не поможет тебе, Бернадетт Сент-Джон. Господь слышит тебя. Всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам «.
— Я не намерена состязаться с тобой в искусстве цитирования, Сесили. Ты не изменилась. Я думала, с годами ты смягчишь свое отношение.
— К тебе? Ты за этим приехала? Узнать, простила ли я тебя?» Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой, и говорит: «Я ничего худого не сделала».
— Я вернулась домой только с одной целью, Сесили. Помочь Арчеру найти Алису. По-моему, достойно порицания, что ни от нее, ни о ней так и не поступило никаких вестей. Скажи, — попросила Берни, — ты совсем ничего не слышала о своей дочери за все это время?
Хозяйка дома продолжала стоять, стиснув руки и поджав губы. Ее взгляд не выражал никаких теплых чувств, она не предложила женщинам освежающих напитков, что принято во время дневных визитов. Она ясно давала понять, что их пребывание в доме Моршемов более чем нежелательно.
— Ну ладно, Сесили. Неужели она тебе не призналась? Даже не упомянула, куда собирается? До того как она исчезла, тебе ничего в ее поведении не показалось странным или необычным? — Берни сделала вид, что не замечает молчания, и продолжала: — Скажи хотя бы, была она счастлива в Сандерхерсте?
— Я не собираюсь с тобой разговаривать, Бернадетт, тем более рассказывать о каких бы то ни было признаниях своей дочери.
Берни встала и, надев одну перчатку, поигрывала другой.
— Значит, даже ради Алисы мы не можем забыть наши разногласия?
Ответа не последовало, Сесили даже не взглянула в ее сторону. Она села на стул у окна и снова вынула вязание, демонстративно игнорируя обеих женщин.
Она сидела, держа спину так же прямо, как спинка стула. Накрахмаленный белый чепец был отглажен безупречно, ленты завязаны маленьким бантом под подбородком строго посередине. Руки ее двигались проворно, спицы успокоительно позвякивали в тишине. Картина показалась бы мирной, если бы не витавшая в воздухе застарелая ненависть.
Берни кивнула, повернулась и выплыла в дверь, Мэри-Кейт последовала за ней, чувствуя себя маленькой лодкой на буксире у нагруженной пряностями шхуны Сент-Джона.
— Простите.
Мэри-Кейт очнулась и увидела перед собой молодого человека, который почтительно обратился к ней. Высокого роста, почти такого же, как Арчер, только тонкий, как тростинка, он будто так и не набрал отпущенной ему природой плоти. Взгляд его карих глаз был теплым, мягким и неожиданно добрым.
— Прошу прощения, но вы, кажется, немного сбились с пути. Я подумал, вы не знаете, куда идти.