Да как же вы меня нашли?
А ты что, ховался от родичей? грозно спросил Коля. Я тебе покажу, как от матери прятаться! Ишь чего удумал!
А про какого такого Сергея Борисовича она говорит? вдруг вспомнил Яков.
Я документы поменял, промямлил Семён. Мои сгорели, когда нас в бою сбили Был Сенькой, стал Сергуней, добавил он жёстко. К прежнему возврата нет. Вот видите, с одной рукой остался. Кому из родных такой я нужен!
Мужчины заговорили, завозмущались. А женщина заплакала.
Вот дурак чёртов! в сердцах бросил Фроим. Родным ты как раз и нужен. Любой без рук, без ног. Это бабы сто раз подумают, а на сто первый бросят.
Неправда! запричитала Анна. Мне он тоже любой нужен. Он чоловик мой, не отдам его никому!
Семён стоял растерянный, несчастный, его и без того худое лицо заострилось ещё больше, карие глаза потемнели и казались чёрными.
Всё, сказан он глухо, принимай, Анюта, гостей. А там видно будет.
К ночи все угомонились. Анна постелила мужчинам на полу, сама ушла в соседнюю комнатёнку, крикнула оттуда:
Всё, сказан он глухо, принимай, Анюта, гостей. А там видно будет.
К ночи все угомонились. Анна постелила мужчинам на полу, сама ушла в соседнюю комнатёнку, крикнула оттуда:
Так вы там не засиживайтесь, Сергуне рано на работу вставать.
Покурим, что ли? предложил Коля. Во дворе. Там и поговорим.
О чём говорить? вскинулся Семён. Никуда я с вами не поеду.
Да расскажи хотя бы, как ты в Речице очутился! И почему отцу с матерью об этом не написал, Яков еле сдерживал себя, чтобы не нагрубить брату. Мы ж тебя уже оплакали. И похоронили. Спасибо Фроиму, это он твою личность на станции заприметил. Судьба, брат! А против судьбы не попрёшь хоть спрячься от неё на другом краю земли.
Они вышли из дома. Ночь стояла густая, тёмная, хоть глаз выколи даже луна пряталась за высоким вязом. Все, кроме Бенциона, задымили самокрутками.
Знаете, сказал Семён, я как документы поменял, понял, что и жизнь свою менять должен. Руку у меня отрезали в госпитале А могли спасти, мне одна медсестричка рассказывала. Некогда им было там, в госпитале, раздумывать! Чик и руки нету. А кто про молодость мою подумал, про будущее моё? Э-эх! Вот тогда-то я и решил, что к своим не вернусь. В нашем Кривом Роге не то что без руки, здоровому работы не найти. Разве что на шахте. А какой из меня шахтёр! Образование, чтобы быть начальником, не успел получить, вот и придумал махнуть куда-нибудь подальше.
Учиться бы пошёл. Ты ж лучшим учеником в классе был, Ивана Франка наизусть шпарил, «Каменяры». Помнишь?
Помню, Яша, помню. Но учиться не пойду, на шею родителям не сяду. Люба и Федя устроенные, при семьях, а вы с отцом и матерью живёте Раечка с Маней ещё школу не закончили. И тут здрасте вам! я заявляюсь, инвалид безрукий! Когда Аню встретил, понял, что это неспроста, что так богу угодно. Хотя в бога я не верю Аня вот верит Лучше пусть меня погибшим считают, чем семью обременять.
Где ж вы с ней познакомились? На фронте? Вроде не похоже. В госпитале, что ли? Коля свернул новую «козью ножку», закашлялся, раскуривая.
В поезде вместе ехали. Теснота, духотища. А я после операции чуть живой. Угостила она меня картошечкой горячей, пирогом с капустой. Давненько я домашнего не ел. А потом говорит: «Жалко мне тебя, солдатик, война жизнь твою раскорёжила». И с собой позвала. Я ж ей сказал, что никого из семьи не осталось, всех война унесла. А она одинокая Вдова. Похоронку в сорок третьем получила.
Видел я дураков, Сеня, но такого, как ты, в первый раз вижу, Коля даже побагровел от возмущения. Открестился, значит, от всех? И от матери, что тебя на свет божий произвела, и от братьёв, с которыми в догонялки в детстве играл! Эх ты, не знаешь, что ль за битого двух небитых дают!
Может, и дают, да не больно-то берут, усмехнулся Семён.
Вот что, сказал вдруг до этого молчавший Бенцион, хватит друг друга шпынять. Поедем домой, с матерью повидаешься. Мать нельзя обижать А дальше как тебе твоя совесть подскажет.
На этом и порешили. Наутро Семён сообщил Анне, что хочет на недельку съездить домой. Женщина зарыдала:
Не вернёшься ты, чую! Ох, лышенько! Зачем только гостей незваных в дом пустила! Убирались бы вы подобру-поздорову, пока я вас поганой метлой не погнала!
Аня, уймись, Семён растерялся, не зная, как себя вести. Это ж мои родичи всё-таки. Вернусь я Вернусь. Но уверенности в его голосе не было.
Когда уже все, кроме плачущей Анны, вышли из дому, Фроим вдруг хлопнул себя рукой по лбу:
Вот дурень, кепку забыл!
Он вернулся в комнату, подошёл к женщине и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
А ты знаешь, что твой Сергунька еврей?
Нет, испуганно пробормотала Анна.
Шо, нэ бачила, он же обрезанный!
Нэ бачила, ответила женщина. Я ж в этом нычого нэ розумию.
Так вот, милая моя, Фроим перешёл на русский, он еврей, по-вашему жид. А еврей не может жениться на гой-ке. На чужачке, значит. Вера не велит. Ферштейн?
Анна молчала.
Ну, я пошёл. Будете в наших краях, заходьте!
Анна сделала попытку что-то спросить, но, натолкнувшись на острый взгляд Фроима, смешалась и опустила голову. Фроим уже переступал порог, когда она громко крикнула ему в спину так, чтобы её было слышно во дворе: