И ты, надо полагать, подсыпал его дяде в лекарство, а он, несмотря на общеизвестную чудовищную горечь мышьяка, разом проглотил его, саркастически проговорил Родни.
Отец ответил не сразу. Он искоса бросил на детей взгляд, в котором смешались хитрость и самодовольство, и только потом произнес:
Раз начал, лучше расскажу вам все.
Да уж, пожалуйста! сурово потребовал Родни. Это, конечно, чистейшая выдумка, но ты поведай нам ее до конца, коль скоро сам завел речь.
Помните ту фунтовую коробку бельгийских шоколадных конфет с начинкой, которую вы привезли дяде в подарок на Рождество? Надо заметить, что подарок показался ему ерундовым. Вероятно, это и послужило одной из причин, побудивших его изменить завещание.
Дядя Мортимер обожал шоколад с начинкой, а та коробка была самой дорогой, какую можно было найти, вставила Милдред.
Да. Вы оба столько раз и так откровенно поминали ее цену, что, не сомневаюсь, дядина сиделка мисс Дженнингс, которая, кстати, еще жива, вспомнит тот подарок. Мышьяк, который я получил, был в форме белого порошка. Я отделил основание конфеты острым ножом и заменил мятную начинку мышьяком. Способ был не оригинальным, зато эффективным.
Трудная, наверное, работа, усмехнулся сын. Нелегко было сделать так, чтобы дядя не заметил.
Ничего особенно трудного для человека, который сумел построить «Катти Сарк»[6] в бутылке из-под джина. Да и ваш дядя не собирался тщательно осматривать конфеты. Я поправил ему подушки и сунул конфету прямо в рот. Он только раз куснул и сразу проглотил ее.
И не пожаловался на горечь?
Да, пожаловался, но я сразу дал ему другую, с малиной, и глоток джина, чтобы смыть неприятный вкус. Он не был уже тогда compos mentis[7], так что ничего не стоило убедить его, что ему показалось, будто первая конфета была горькой.
А что ты сделал с пузырьком, в котором хранился мышьяк?
Снова последовала пауза, потом еще один хитроватый косой взгляд. А вскоре их отец признался:
Я спрятал ее в сожженном молнией дубе.
Никаких объяснений не требовалось. Сын и дочь поняли, что́ он имел в виду. Огромный дуб на дальнем краю пентландской усадьбы был излюбленным местом их детских игр, так же как еще раньше местом игр их отца в его детстве. В начале века во время страшной грозы в него ударила молния, но дуб уцелел, сделавшись прекрасным «гимнастическим снарядом» для лазания, а в расщепленном стволе образовалась обширная пустота, где легко мог спрятаться ребенок.
Все это, конечно, фантазия, сказал Родни Мейбрик, но советую тебе больше никому эту историю не рассказывать. Тебе она кажется забавной, и, не сомневаюсь, ты получаешь удовольствие, воображая ее подлинной, но у других людей может создаться иное мнение.
Милдред вдруг произнесла:
Я не верю, что дядя Мортимер намеревался изменить завещание. С какой стати?
Ему была ненавистна мысль, что в конце концов эти деньги достанутся одному из вас. Тебя, Родни, он особенно не любил. Ты оскорбил женщину, которой он был глубоко, можно сказать, страстно предан.
Какую женщину? Я никогда даже не видел тетю Мод.
Не тетю Мод, а миссис Тэтчер. Ты заявил, что скорее прыгнул бы в бассейн с пираньями, чем стал членом ее кабинета.
Но это же была шутка!
Очень дурного вкуса. Твое извращенное чувство юмора могло стоить нашей ветви семьи значительного состояния, если бы я не вспомнил о мышьяке.
А я? спросила Милдред. Я-то чем провинилась?
Это был вопрос скорее самого́ твоего существования, нежели поступков. Алчная, эгоистичная, бестактная, самонадеянная вот слова, какие он употреблял применительно к тебе. Говорил, что Бог наградил тебя усами, желая выразить свое сожаление о том, что сделал тебя женщиной. Прочие высказывания, которые я не стану воспроизводить, щадя тебя, были еще менее комплиментарными.
Это был вопрос скорее самого́ твоего существования, нежели поступков. Алчная, эгоистичная, бестактная, самонадеянная вот слова, какие он употреблял применительно к тебе. Говорил, что Бог наградил тебя усами, желая выразить свое сожаление о том, что сделал тебя женщиной. Прочие высказывания, которые я не стану воспроизводить, щадя тебя, были еще менее комплиментарными.
Это лишь доказывает, что он был не в своем уме, невозмутимо сказала Милдред. Но если дядя Мортимер хотел изменить завещание, не сообщил ли он тебе, в чью пользу? Несмотря на все его недостатки, он был предан семье. Не могу представить, чтобы дядя оставил деньги кому-нибудь постороннему.
Нет, он не намеревался лишить этих денег семью. Они все должны были отойти австралийским кузенам.
Милдред возмутилась:
Он не виделся с ними сорок лет! И они в этих деньгах не нуждаются. У них миллионы овец.
Вероятно, Мортимер считал, что они могут справиться с еще несколькими миллионами.
Зачем ты все это нам рассказываешь, папа? со зловещим спокойствием поинтересовался Родни.
Меня мучает совесть. Я старик, приближаюсь к концу своего земного пути и чувствую потребность излить душу и покаяться перед миром и Создателем. Семь лет вы оба владели капиталом, на который не имели никакого права. Прежде всего, я сам не должен был наследовать эти три миллиона и, разумеется, передавать их кому бы то ни было. Это тяготит душу старика. Я считаю, что сам воздух, атмосфера «Медоусвит-Крофта» являются проводником для чувства вины и угрызений совести. Взять хотя бы воскресные визиты преподобного Хинкли, когда он и члены его «Женского светлого часа», собравшись в комнате отдыха вокруг рояля, поют для нас духовные гимны. А еще миссис Доггет настаивает на том, чтобы каждое утро громко включать радио и слушать передачу «Размышления на злобу дня». Ну и, конечно, дети из местной общеобразовательной школы на Рождество приходят к нам и поют гимны, а жена викария каждый месяц привозит товары из местной церковной лавки, что сопровождается соответствующей стимулирующей проповедью. Все это производит эффект. А прибавьте к этому здешнюю кухню, невыразимое занудство постояльцев, голос и дурной запах изо рта миссис Доггет, твердокаменные матрасы всего этого вполне достаточно, чтобы постоянно напоминать о преисподней, ждущей нераскаявшихся грешников. Нет, я не безоговорочно верил в вечные муки ада, конечно, но жизнь в «Медоусвит-Крофте» располагает к болезненному состоянию души.