Или это она какая-то не такая? У других ведь
Впрочем, у других родителей нет вообще. И все-таки, Альбина буквально только что поняла, насколько она устала от всего этого. Устала бесконечно гасить конфликты, скрывать правду, следить за тем, чтобы не вышло неловкой и болезненной для кого-то ситуации Почему нельзя, как другим? Вот той же Каролине. Нет, Альбина ей не завидовала, скорее бескорыстно и беззлобно восхищалась. У нее все в семье спокойно, хоть она и нагоняет мрака на пустом месте, на самом деле. Она, кстати, умеет нравиться людям и живет творческой жизнью, стихи пишет, ведет страницу с размышлениями в тераноме и пусть не так много, но читатели есть. Нет, не завидно, не завидно но хочется понять, почему. Может, просто смелости не хватает? Или кому-то надо признать что не дано, что нет в тебе ничего, что может кому-то быть интересным. Например, тому же Альберту. Да уж тут и надеяться не на что.
Альбина вполне разобралась в себе, чтобы понять она влюбилась, по-настоящему. А как не влюбиться? Человек летает, как птица, среди стран и городов. Он и счастлив и несчастлив одновременно а это удивительное сочетание. Счастлив потому что живет так, как хочет, проявляет свой талант и не оглядывается ни на что, ни на какие условности, ничем не скован ни снаружи, ни внутри, живет красотой текущего момента. А свободный, по-настоящему свободный внутренне человек это красиво.
Но и несчастлив потому что всего себя вложил в работу, упивается ей, живет процессом и сам понимает, что не хочет встречаться с собой лицом к лицу. И как же хочется, чем-то помочь, ненавязчиво поддержать, дать понять, что можно, не теряя свободы и призвания, найти в себе что-то еще доброту, гуманность, да и просто человечность. Впрочем, и этого ничего не надо. Хорошо бы просто хоть иногда быть рядом и иметь возможность хоть без слов, хоть просто взглядом, жестом да чем угодно, хоть ужином, хоть массажем выразить свою ненужную поддержку. Пусть бы ее просто были рады видеть, удостоили искренней, не купленной улыбки не из вежливости, не как родне, не по долгу службы а потому что рады ей самой
Но и несчастлив потому что всего себя вложил в работу, упивается ей, живет процессом и сам понимает, что не хочет встречаться с собой лицом к лицу. И как же хочется, чем-то помочь, ненавязчиво поддержать, дать понять, что можно, не теряя свободы и призвания, найти в себе что-то еще доброту, гуманность, да и просто человечность. Впрочем, и этого ничего не надо. Хорошо бы просто хоть иногда быть рядом и иметь возможность хоть без слов, хоть просто взглядом, жестом да чем угодно, хоть ужином, хоть массажем выразить свою ненужную поддержку. Пусть бы ее просто были рады видеть, удостоили искренней, не купленной улыбки не из вежливости, не как родне, не по долгу службы а потому что рады ей самой
Ну, хватит, так можно совсем разрыдаться, потерять себя и лишиться последних остатков самообладания. В конце концов, есть люди, которым помощь скоро будет куда нужнее, и есть свое собственное дело, а его важность не блажь и не второстепенный вопрос. Важность такова, что, возможно, все Королевство станет счастливее или несчастнее. И эта необходимость придает сил. Что можно сделать для отца? Во-первых, остановить неизбежное нельзя а раз невозможно, то надо принять как данность. А раз так, то остается одно быть рядом и любыми способами давать понять он не один, и жизнь на этом не кончается. Это больно, и он имеет полное право испытывать боль, но сдаваться нет. Он нужен людям, нужен ей, нужен, наконец, себе. Странно, но стало легче, просто от того, что принимаешь факт как данность. Удивительно Хотя если вдуматься то нет. Как раз вполне объяснимо. Тераном издал мяуканье (ну да, такой она поставила звук на сообщения) в рамках радикальной смены имиджа. Взяла устройство в руку, развернула текст письма гласил, что их срочно вызывают в Орден. Что ж, это тоже было ожидаемо.
Последние две недели ознаменовались новым политическим скандалом. Бернар Пети, министр государственного имущества, был обвинен в коррупции. У многих, и у Альбины, и до этого было стойкое предчувствие, что загадочный анонимный источник, дотоле обвинявший Тревиньона и его сторонников, появится снова. И он действительно появился. Вновь анонимная, но совершенно исчерпывающая информация.
Сложность и специфика дела заключалась в том, что Пети был одним из наиболее старых и заслуженных чиновников, и, естественно, обладал огромным количеством связей, формальных и неформальных, друзей, родственников и так далее. Конечно, трогать такое осиное гнездо было рискованно но Эври решился. Он произвел ряд перестановок в полиции, и все же потребовалось лично договариваться с капитаном Ламбертом, молодым и преданным сторонником Эври, чтобы тот произвел задержание. Вой поднялся немедленно информационная кампания, шумиха в прессе. Репортеры атаковали со всех сторон, но Эври ни на секунду не дрогнул лаконично и сухо, словно вопрос имел крайне малое значение, ответил: «Закон есть закон, и информация, представленная источником, как показала проверка, соответствует действительности. Закон предполагает меры пресечения, и мы делаем то, чего требует закон. Я говорил, что борьба с коррупцией станет моей целью и я выполню свое обещание». Конечно, шум и попытки саботажа завалили Эври, шквал негодования, статей, вбросов различной порочащей его информации в таблоидах весь этот вал бил с неослабевающей силой. Угрожали параличом работы, требуя выпустить Пети под залог. Тот захлебывался от возмущения, делал заявления о диктаторских планах Эври.