По всему берегу круглого, как большое блюдце, озера, горели костры. Возле ближних огней видны люди. Дальние костры мерцали, как крупные звезды и людей там видно не было. Напротив нас на той стороне сверкал огнями и гремел музыкой плавучий ресторан дома отдыха. Но там режим, и около полуночи музыка прекратилась, огни исчезли, а вместе с ними пропал в темноте и сам ресторан.
И тут, посреди ночи и тишины, где-то далеко-далеко, как в обворожительном сне, зазвучала мелодия кто-то играл на трубе. Играл красиво, без фальши, видимо играл профессионал, настоящий музыкант. Мы замерли возле своего костра, заслушавшись. Играли на трубе посреди озера, следовательно, весь миллион отдыхающих слышал эту музыку. А труба пела, словно выговаривала:
Есть только миг между прошлым и будущим,
именно он называется жизнь.
Мы пытались в темноте озера увидеть самого исполнителя, который так старался для нас, но увидеть его на огромной площади было просто не реально.
Однако нам повезло, он появился прямо на лунной дорожке, стоящий на плоту, взметнув вверх свой, издающий чарующие звуки инструмент. Выглядело все это красиво и романтично.
Лешка как в воду смотрел, мы сидели у костра почти до самого утра, сидели до тех пор, пока не заалел восток, и не посветлело небо. Стало прохладнее и мы, не сговариваясь, влезли в палатку, сохранившую в себе дневное тепло.
Мы с Лешкой залегли посреди палатки, прижавшись, друг к другу спинами. Рядом со мной расположилась Манефа. Двухместная палатка предполагала тесноту для четверых. Лешке было проще, он давно знаком и близок с Людмилой. Я же старался не задевать девчонку рядом со мной. Она лежала, не жива, не мертва. Я даже не улавливал ее дыхания, я просто чувствовал, что она рядом.
Ничего привыкнет, думал я, а дурман сна стал пеленой окутывать мою голову, сковывать все мое тело. Отрывочные мысли о том, что за эту девчонку я отвечаю головой и сделаю все, чтобы ее сберечь, еще мелькали в засыпающем сознании. Только тихий разговор Лехи с Людмилой доносился до меня уже откуда-то издалека и как будто сквозь пламя костра, когда звуки слов становятся бархатными, плавающими и немного кривыми.
В том, что произошло дальше, я долго не мог разобраться. Удар! Хоровод звездочек перед глазами! В палатке началась суматоха, и яркий свет фонаря на минуту совсем ослепил меня. Когда я стал сознавать, где нахожусь и что делаю, в углу палатки разглядел сжавшуюся в комок и сверкающую глазами испуганную, но злую Манефу. Все в палатке молчали, я крутил головой, отыскивая свои брюки и свитер. Захватив их в охапку, я полез на четвереньках к выходу из палатки, бормоча:
Не буду мешать, тесновато получилось. Наверное, задел во сне нечаянно. Прости, пожалуйста. Спокойной ночи.
Вы Ты спал уже? еще дрожа всем телом, спросила из угла девушка.
Еще как! Какое блаженство, сны уже видел. А что я сделал? Руку не туда положил? Прости, это я во сне только мог сделать.
На улице светлело, над озером местами клубился жидкий туман, стало прохладно. Я быстро оделся, наломал лапника и, сложив его между корнями огромной сосны, под кроной которой и стояла наша палатка, спрятал голову в развернутый ворот свитера и улегся на ароматную подстилку. Уснул, видимо, мгновенно.
Проснулся от света и оттого, что выспался. Сквозь крупную вязку свитера пробивались солнечные лучи. Материал брюк прогрелся на солнце и даже жег кожу тех частей тела, что прятались в этих брюках. Я лежал, прислушиваясь и вспоминая, что же, все-таки, произошло этой ночью. В палатке вполголоса говорили Леха со своей подругой, Манефы не было слышно.
Наверное, мыться к озеру побежала. Нужно встать быстро, да приободрить девчонку, наверно настроение после ночи плохое, злится на меня, или, даже, ненавидит. Нет, нужно помириться. Возьму ее сегодня с собой раков ловить, забудется все неприятное. Хорошенькая она.
Я сдернул ворот свитера с головы и вздрогнул от неожиданности. Рядом, в моем изголовье, сидела Манефа, моя бедная Манефа. Она сидела и плакала, склонив голову надо мной. Лицо ее припухло от слез, в руках ее был зажат совершенно мокрый платочек.
Ну, что ты делаешь, девочка? впервые так назвал я Манефу. Зачем портишь слезами такое хорошенькое личико? Ты что, не спала совсем? Зачем так мучить себя, Манефа?
Я вскочил, взял ее за все еще вздрагивающие плечики и легко поднял с земли. Она была податлива и управляема. Я обнял ее, дрожащую, мокрую от слез и прижал к себе, согревая. Из палатки показались наши друзья, они смотрели на нас, возможно, завидуя, а Манефа, заметив их, уткнулась носиком в мой мохнатый свитер и громко разрыдалась. Рыдала от души, освобождаясь от тяжести, лежащей на сердце.
Прекратив плакать, но, не поднимая головы, чтобы не показать свое заплаканное лицо, она спросила:
Ты не обижаешься на меня?
Нисколько.
Это правда?
Да!
Значит, мы остаемся друзьями?
Да! Конечно, милая Манефа!
25.02.2014Екатерина
Размеренную и спокойную жизнь полигона может потревожить лишь приезд кого-либо из старших чинов дивизии. Когда таковых на полигоне нет, команды, находящиеся там, немного расслабляются. Приложив больше энергии до обеда, солдаты получают возможность после обеда слегка передохнуть, позаниматься чем-то личным. Офицеры, тоже, находят время побродить с ружьецом в местных полигонных колках.