Раньше-то в каждом доме домовые водились. Да! Что же за дом без домового-то?.. Кто же за порядком-то присмотрит? Без хозяина-домового и мыши напроказничают, и крыша протечёт, и, того гляди, до пожару недалеко, упаси Господь!.. Домовой за каждым смотрит, да всё замечает. Строго припомнит потом.
Ежли, к примеру, кто из людей скромен со старшими, да работящ и весел получай, что заработал: домовой и в трубе смешно погудит, и сон до утра охранит, а по дому поможет так, что и не заметишь работы-то, всё споро, быстро, да весело. А кто врёт много, да зло в себе таскает домовой тоже смотрит, да примечает. И вот будто валится у такого человека всё из рук это домовой его под локоть толкнул. И муху в молоко бросит, и в борщ плюнет, чтоб тот скис за ночь. А спать злой человек ляжет домовой и давай ему спать мешать: то одеяло стянет, а то наоборот с головой укроет!.. Так вот было.
Были домовые. Были В старину-то. В каждом доме были. А по дому-то сразу и видно. Если видишь домик и тёплый, и крепкий, и сытно в доме, и песни поют так и знай, в этом доме домового уважают и слушаются, вот и он за домом смотрит. Чуть кто вздумал ругнуться домовой с чердака тихонечко в половицу «стук!». Мол, ну-ка, тихо там!.. Человек сразу и молчок Нечо ругаться-то. Или кто вдруг обиду затаил или ещё чего, домовой тут как тут: то в печке чихнёт, то форточку сквозняком толкнёт. Предупреждает, что бы не забывали-то.
Бабушка на рушнике завязывала пару узелков и получалась кукла. И вот уже домовик кубарем с чердака бежит торопится. И в куклу-то шмыг!.. И кукла оживает будто. И споёт и спляшет кукла Катька, и поругает, что молоко не допил, и покорит, что снег ел это домовик в кукле бабушкиным голосом пел мне когда-то: «Ой-лё-ли!.. Ой-лё-ли!»
голик веник,
дровня место, где хранят дрова,
рушник полотенце,
кубарем кувырком (кубарь небольшой деревянный вьюн-юла для игры в старину).
****
Анзорчик
Как-то сложилось, что одна из любимых мною тем неминуемо связана с периодом конца 90-х.
Именно этот период разделил мою жизнь на две половинки, где в первой пионерский галстук, мороженное по 20 коп., песня Лещенко «Ни минуты покоя» и любимая моя учительница Мендыханым Галимжановна, а во второй мне вдруг объяснили, что я «нерусский», в «Союзпечати» я видел своими глазами порнографические карты на витрине (в то же время выяснилось, что «любить» женщину можно ни только туда, а ещё в 34 места), а на памятнике Ленину почти год красовалась кем-то намалёванная свастика (и всем было пофиг!), и спокойно витали в воздухе такие невозможные понятия, как «дать на лапу», «проститутка» и «толпой накурились».
Мне повезло, и этот период жизни я отсиделся в армии.
Два года и шесть месяцев я отдавал долг Родине в Подмосковье, где в форме лётчика (голубые погоны), в цеху я трудился плотником-станочником, делая гробы.
В день мы «строгали обычно по 23 штуки. Сие изделие мы называли «термос», ибо окромя самого гроба (полностью оформленного (белая ситцевая подушечка со стружкой, чёрный кантик кружевом по боку гроба)) в комплект входил ещё и цинковый параллелепипед (иногда с окошком на уровне лица) и поверх всего этого здоровенный фанерный ящик, в три метра длиной. Три коробочки одна в одной. В итоге конструкция была тяжёлой и громоздкой, вчетвером разве что И по ведомости я (ко второму году службы старший бригады работ спецзаказа) отмечал это как «изделие СКТГ-200. Спецкомплект транспортировки груза 200».
И каким-то макаром в наш закрытый коллектив (1215 чел кустарей, три плотника, три грузчика, и проч., и все в форме лётчиков!) к нам периодически направлялись вновь прибывшие.
И вот к нам пришёл Анзорчик.
Одному богу известно, какого чёрта Арзори был к нам направлен.
Наше отдельное подразделение разумнее было-бы назвать взводом, потому-что больше 20-ти человек у нас никогда (как говорили дембеля) не собиралось. Пару сварщиков, пару электриков, пару столяров. Мы выполняли аварийные работы в любое время суток. Режим казармы нас особо не касался, и смотрели все на нас обычно с завистью. Препираешься такой за полночь, целый час моешься-бреешься, а потом куришь с Андрюхой Борисенко (и втихоря клюкнешь по пийсят), а потом мочишь харю до обеда, ворча на бегающих с утра по подъёму мимо твоей шконки салаг:
Слышь, тише ты там, пехота Полегче копытами
Слышь, тише ты там, пехота Полегче копытами
А ещё лучше сержантик такой в 6 утра визгливо поднимет казарму:
Рота подъём, мля!
И казарма вскочит, как ошпаренная, а командир роты прохаживается не спеша, а потом ядовито корит опоздавших в строй, и тут ты такой ковыляешь мимо вытянутого по команде «смирно!» строя, в трусах и тапочках, с закрытыми глазами, чтобы сонно побрызгать в томном эхе холодного туалета, и также прошоркать мимо, и смачно увалиться обратно спать
И вот прибыл к нам Анзорчик.
Анзор Данелия, между прочим.
Грузноватый невысоки хлопчик. Смелый взгляд. Ладошки пухлые.
Я удивлялся шо це такэ?
Я плотник-станочник с правом ремонта. Андрюха сварной 4 разряда. Эдик Швачко хороший КИП-овец. Ринатик Гатауллин мазёвый арматурщик (и может заменить и плотника и КИП-овца, если чё!), и т. д. И весь наш худой коллектив мастера и кустари, я вон до сих пор ножи охотничьи делаю, ибо люблю работать руками. А Анзорчик приходит, и мы удивляемся. Анзорчик ни то что пуговку пришить, он и умыться как следует не может. Капризный шумный карапуз, холёный и балованный, вечно требующий помощи и внимания, Анзорчик боксёр с десятилетним стажем, который шутку-прибаутку обязательно сопровождает дурашливым замахом в челюсть, останавливая кулак в сантиметре: