Меня зовут Александр Александрович Мартышкин, обаятельно улыбаясь представился молодой седовласый кгбэшник, собственно я и буду вести ваше дело.
Ага, думаю я, а дело-то у них заведено. Всё как положено. Ну а в конце всякого «дела», в данном учреждении бывает «срок». Значит шутить тут никто не собирается, а собираются данные товарищи оное «дело» мне, как говорится, «шить».
К сожалению, я не в состоянии привести здесь стенограмму допроса. Она, если таковая была, осталась в стенах и в архивах этого учреждения. Да это был, собственно и не допрос. Это был, по существу, фарс, устроенный для меня, то ли с целью меня напугать, то ли проверить на вшивость. На языке работников «комитета» это называется «беседой». Правда эта «беседа» была обставлена именно как допрос. И на мой, вполне законный вопрос, зачем меня сюда, собственно, пригласили, и что мне, собственно, собираются здесь инкриминировать, мгновенно посуровевший товарищ Мартышкин, заявил мне самым официальным тоном:
Не надо, Роман Владимирович, думать, что с вами собираются тут шутить. Ничуть, не бывало. Мы вам намерены предъявить обвинение по статье 190 «прим», то бишь «распространение в устной или письменной форме сведений, порочащих советский государственный и общественный строй».
Да, помилуйте, дорогой товарищ Мартышкин, удивлённо восклицаю я, где же и когда, я этот строй порочил, устно или письменно?
Ну, вы Роман Владимирович, разумеется, будете утверждать, что нигде и никогда вы его не порочили. У нас тут все так говорят. А мы будем вам, на фактах доказывать, что именно порочили, и будем освежая вашу память, показывать где и когда.
В кабинете, кроме Александра Александровича, ему, так сказать ассистировали ещё двое. Во-первых, это товарищ Креков, тот самый куратор от КГБ по Тюменскому Университету, который присутствовал год назад, на памятном театрализованном представлении 12 апреля 1985 года. Во-вторых, какой-то ещё один их коллега, с комплекцией оперативника, фамилия и звание которого, для меня остались тайной. И вот все означенные товарищи укоризненно на меня глядят и всем своим видом дают мне понять, что я очень виноват, и вина моя не подлежит никакому сомнению.
Затем товарищ Мартышкин достал из папки с надписью «Дело» толстую пачку показаний и объяснительных, собранных им и его коллегами по данному делу во время таких же вот «бесед» с моими друзьями и соратниками по рок-музыкальной деятельности. И начал он мне аккуратно и планомерно доказывать на примерах из этих показаний, что я, пытаясь отрицать факты моих высказываний и факты исполнения мною песен, в которых как раз и были «сведения советский строй порочащие», всё время вру и пытаюсь уйти от ответственности. В качестве основного моего прегрешения, мне всё время ставилась в вину песня под названием «Коммунисты вперёд!» Весь ужас был в том, что песни, как таковой, на самом деле не было, были только её наброски. Более того, кроме какой-нибудь пары фраз, я, из этой песни ничего вспомнить не могу, и тогда не мог.
Фразы же были такие:
«Коммунисты вперёд!
Это новое время
Коммунисты вперёд!
Движение вечно»
Что в этих строчках такого, из чего можно было вывести моё намерение советский строй опорочить, ума не приложу. И я, вот так честно и отвечал, товарищу Мартышкину, что строй я советский не порочил и ничего негативного по отношению к товарищам коммунистам в виду не имел. На это однако, товарищ Мартышкин, реагировал в том смысле, что:
Э-э, Роман Владимирович, не надо запираться и говорить, что строй не порочили. У нас, вот тут, полным полно показаний ваших товарищей, в которых ваши же товарищи утверждают, что именно вы-то, Роман Владимирович, а никто-то другой, именно и порочили наш советский государственный и общественный строй!
И товарищ Мартышкин постоянно выдёргивал из стопы лежащих перед ним на столе бумаг чьё-нибудь покаянно-раскаянное показание по данному делу и обильно приводил свидетельства моих друзей, в которых они, будто-бы, утверждали, что я, Неумоев Роман, там-то и там-то, и при таких-то обстоятельствах говорил и пел, то-то и то-то. И из всего этого вырисовывалась картина прямо скажем, невесёлая. Тут фигурировали и показания Юрки Шаповалова, и Немирова, и Юры Крылова. И по всему выходило, что никто другой, ни Шаповалов, ни Немиров, ни Крылов, а, я, именно я, и ещё раз я, был главным негодяем и антисоветчиком. И статья 190 «прим», если внимательно приглядеться, у меня «просто на лбу нарисована». Осталось только этим лбом упасть в великом раскаянии на чистый лист бумаги и перенести туда всё, что для этой статьи надобно. А полагается по этой статье, ни много не мало, 10 лет тюрьмы.
Так что по десятке вам, Роман Владимирович, по десятке на душу населения!
И в таком, вот, духе, всё это продолжалось часов около четырёх-пяти.
Здесь позволю себе сделать некое отступление, с целью пояснения, как в те времена расценивались фразы из песен людьми облечёнными властью, ну например, теми же «кгбешниками». Вот что вспоминает по этому поводу лидер питерской группы «Тамбурин», Владимир Леви: