Уже весной 1941 г. руководство ОРВС, не сомневаясь в скорой войне между Германией и СССР, предприняло попытки встать под германские знамена и закрепить за изгнанниками право поучаствовать в грядущем конфликте[821]. Наибольшую известность получил адрес начальника ОРВС, генерал-майора Алексея Александровича фон Лампе, который тот 21 мая 1941 г. направил главнокомандующему сухопутных войск (ОКХ) генерал-фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу[822].
Уже весной 1941 г. руководство ОРВС, не сомневаясь в скорой войне между Германией и СССР, предприняло попытки встать под германские знамена и закрепить за изгнанниками право поучаствовать в грядущем конфликте[821]. Наибольшую известность получил адрес начальника ОРВС, генерал-майора Алексея Александровича фон Лампе, который тот 21 мая 1941 г. направил главнокомандующему сухопутных войск (ОКХ) генерал-фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу[822].
На тот момент ответом белоэмигрантов не удостоили. Со взлетом первых немецких сигнальных ракет в воздух 22 июня 1941 г., русских изгнанников, и особенно военных, охватили надежды на продолжение (и теперь уже победоносное окончание) Гражданской войны. Многостраничная частная переписка чинов РОВС/ОРВС, статьи во внутренних журналах, листках и бюллетенях, с которыми ознакомился автор настоящих строк в различных архивохранилищах, показывают почти полное отсутствие хоть сколь бы то ни было заметных «оборонческих» настроений в среде военной эмиграции[823].
С началом военных действий, немцы обеспечили эмиграции «ледяной душ» в виде превентивных арестов, произведенных Службой безопасности (СД) в Бельгии и Франции в рамках операции «Солнцестояние» (Sonnenwende)[824]. Эти акции посеяли непонимание в высших кругах, и начальство РОВС тщетно старалось вымолить свободу брошенным за колючую проволоку. Помощник Архангельского, генерал-лейтенант Павел Алексеевич Кусонский, пал жертвой этих экзерсисов: германская охрана концлагеря Бреендонк «мотивировала» 61-летнего старика лучше работать с помощью унизительных избиений дубинками, и 26 августа 1941 г. он скончался[825].
Однако даже эти факты не сбили общий градус настроя. Хотя проживавший в Париже начальник штаба Русской армии, генерал-лейтенант Павел Николаевич Шатилов, и был в числе брошенных немцами в концлагерь, в своих воспоминаниях он открыто писал: «Создавалась надежда на ликвидацию преступной власти в России, так как на серьезное сопротивление Красной армии никто почти не рассчитывал. Первые успехи немцев и заявление одного из немецких журналистов, что через 4 месяца Германские армии достигнут Урала, поднимали настроение. Большинство желало и верило в окончательную победу немцев и в поражение Советской России. Уже многие мечтали вернуться на Родину»[826].
Победы вермахта умножались на собственные патриотические иллюзии, в их преломлении прошлые битвы и перенесенные страдания приобретали новый смысл. Особое место в сознании эмигрантов занимала фигура генерал-лейтенанта Петра Николаевича Врангеля. Воспоминания о Гражданской войне и главнокомандующем давали людям возможность снова почувствовать себя «прежними орлами, что давало им силы стойко переносить невзгоды. Все ждали возвращения в Россию и возможности продолжить борьбу с большевиками»[827]. Однако Врангель был давно мертв, поэтому оставалось лишь гадать о его возможной позиции. Начальник Юго-восточного отдела ОРВС, капитан I ранга Яков Иванович Подгорный, выступая в начале июля перед соратниками и одобряя нападение Германии, произнес: «Мы ведь должны помнить, что и генерал Врангель для борьбы с большевиками завещал нам идти по пути объединения, а не разъединения антибольшевистских сил». Похожую сентенцию озвучил в одном из своих писем в середине августа председатель правления Общества галлиполийцев, генерал-майор Михаил Михайлович Зинкевич: «Думается, что будь жив теперь генерал Врангель, он, не задумываясь, пошел бы с немцами»[828].
Пребывая в обманчивых мечтах относительно собственной значимости, эмигранты жарко спорили, когда же немцы обратятся к эмиграции как таковой и начнут формировать русские части, засыпая своих начальников корреспонденцией. Фон Лампе пришлось уйти в неоплачиваемый отпуск, чтобы банально прочесть все депеши. Уже в начале июля он сетовал: «Мне пишут со всех сторон, все предлагают свое содействие, свои силы Пишут горячо, нервно. Пишут, предполагая, что мы уже в деле, чуть ли не в бою»[829]. Главы ОРВС и РОВС предпринимали неубедительные попытки охладить горячие головы, но зачастую не могли предложить ничего конкретного, кроме того, что нужно ждать развития ситуации.
Чувства усиливались тем, что эмигранты пребывали в почти стерильном информационном поле. На момент лета 1941 г. единственным источником новостей была пропаганда, т. е. статьи в германской прессе и бравурная военная кинохроника Die Deutsche Wochenschau, которой они с жадностью внимали, желая посмотреть на родные пейзажи. Лишь изредка возникали глубоко частные проявления страха или растерянности относительно будущего[830]. Очевидно, что в информационном вакууме подобная неуверенность подавлялась и компенсировалась религиозно-мистическими трактовками, общей верой в лучшее будущее и принципиальным антибольшевизмом, служа своеобразной анестезией. Дополнительным фактором были циркулировавшие совершенно оторванные от реальности слухи (например, что Гитлер желает восстановить в России монархию). Конечным результатом всей затянувшейся страды должна была стать некая «национальная Россия» какая конкретно, эмигранты и сами, по большей части, не знали, предпочитая сосредоточиться на участии в борьбе за нее «здесь и сейчас», не в силах задаться вопросом или тем паче поверить, что война ведется вовсе не согласно их чаяниям.