Вы, генерал, участвовали в этой войне?
Он быстро пожал плечами и, усмехнувшись, живо ответил:
Да нет же! Нас Куропаткин к себе решил не допускать. Великие князья ему мешали
Тут только я сообразил, что я дал маху, приняв великого князя Николая Михайловича за генерала Безобразова, с которым он имел лишь отдаленное сходство.
Я извинился, стал называть моего собеседника Высочеством, а он весело рассмеялся и сказал: «Хорошо, что мы договорились, а то бы Вы считали генерала Безобразова чуть ли не революционером, а он отличный служака и бравый генерал!..»
Выйдя из вагона, он по-приятельски пожал мне руку и почти бегом пустился к выходу, чтобы захватить извозчика.
Исторические литературные опыты великого князя мне были известны; незадолго до «Великой революции» он выпустил свой труд о Павле I и в рассказе о его убийстве весьма недвусмысленно давал понять прикосновенность к нему своего «благословенного» предка.
Внешний радикализм Николая Михайловича выражался в его общении с первым встречным из либерально окрашенных и еще в том, что он был небрежен в туалете и ездил исключительно на извозчиках. Вера в царственную особенность своей крови им, очевидно, была уже потеряна.
При том количестве великих князей, которое имелось налицо, они могли бы быть в трудные минуты верным оплотом Государя, но им было не до помыслов о своей государственной миссии.
Даже в среде своих, близких, несчастнейший из смертных царь Николай II был беспомощно одинок, весь во власти гнездившегося вокруг него своекорыстия, обмана и измены.
«Бывший наследник» Михаил Александрович, женатый на простой смертной, был иного склада, но он чуждался политики и был всецело предан семейной добродетели.
В ту минуту, когда я пишу эти строки, я уже знаю, какою мученическою смертью погиб не только царь, но на глазах его и вся его семья. Через какие унижения, ужасы и муки прошел «самодержавный» монарх.
На веки несмываемый для России позор Нервная дрожь колотит меня в эту минуту, когда я вспоминаю, что я тоже «русский»
Когда Николай II после отречения был тотчас же грубо арестован, я думал, что состоится, по крайней мере, суд над ним. Керенскому, который на первых порах намекал на это, я тогда же сказал: «Я буду его защитником». И из всех моих защит не было бы более сильной, искренней и убежденной
Казнь Людовика XVI ничто, по сравнению с тем зверством, которым доконали несчастного.
Виновны ли одни те звери, которым под конец досталась эта царственная добыча? Нет! Родзянко, Гучкова, кн. Львова и в первую голову, конечно, Керенского я считаю его истинными мучителями и палачами. Раньше всего и прежде всего, раз он уступил им свою власть, они, рискуя не только своею, «революционною популярностью», но самою жизнью своею, обязаны были спасти его с семьею, остававшейся для него единственным сокровищем от всего царства Российского.
Они позорно умыли руки в его судьбе из страха за свою личную участь.
Люди, которые берутся за героические дела, обязаны быть героями. Их же «геройство» все ушло в чувство животного самосохранения, которое помогло им лично благополучно улизнуть в нужную минуту.
Керенский
Года за полтора до Февральской революции мне пришлось почти те же соображения высказывать самому Керенскому, предрекая ему и его партии ближайший эффект их революционного рвения.
В то время я был уже вновь переизбранным председателем Совета присяжных поверенных, так как с 1907 года (после временного остракизма из-за постановления о забастовке) я стал вновь пользоваться полным доверием и вниманием сословия.
Сами левые клали мне белые шары на выборах, так как во всех личных своих неблагополучиях прибегали ко мне как к председателю Совета за советом и защитой.
Керенский
Года за полтора до Февральской революции мне пришлось почти те же соображения высказывать самому Керенскому, предрекая ему и его партии ближайший эффект их революционного рвения.
В то время я был уже вновь переизбранным председателем Совета присяжных поверенных, так как с 1907 года (после временного остракизма из-за постановления о забастовке) я стал вновь пользоваться полным доверием и вниманием сословия.
Сами левые клали мне белые шары на выборах, так как во всех личных своих неблагополучиях прибегали ко мне как к председателю Совета за советом и защитой.
Но по части политических «убеждений» это не мешало нам расходиться явно и при случае, когда затрагивались сословные интересы, я не упускал случая вступать с ними в открытую борьбу.
В составе Совета в последние два года ярко окрашенный левый элемент был уже представлен довольно определенно.
Прошли прежние времена, когда Совет по своему составу был спаянным целым, благодаря долговременному пребыванию в нем все тех же членов. Общие собрания тогда бывали редко, созывались только очередные и посещались туго. Теперь, ввиду часто возникавших разномыслий между отдельными советскими группами, многие вопросы приходилось вносить на обсуждение общего собрания, созываемого ad hoc, по инициативе Совета или по заявлению отдельных адвокатских групп.
Этим обыкновенно пользовались «левые», чтобы вне сословных вопросов вести политическую пропаганду в духе тогдашних настроений и партийных чаяний.