Раны на морде и шее волчицы промыли, изредка она слабо повиливала хвостом и тихонько поскуливала, но ничего не пила и не ела.
– Она спасла меня, – пробормотала Май. – Он тянулся к моему горлу, а Руна подставила свое. – Она гладила морду волчицы и той, казалось было приятно лежать на коленях любимой хозяйки, прижимаясь к ее округлому животу. – Боюсь, у нее вдобавок еще и сильное внутреннее кровотечение. Я дала бы ей настой донника, но она все равно не пьет. Я ничего не могу сделать, ничего.
– Она умирает, – негромко произнес Каспар, опускаясь на колени возле Руны и поглаживая теплую гладкую спину.
Надо всеми словно витала атмосфера тихого покоя, хотя молодые люди были объяты скорбью.
– Руна, мне так жаль, прости меня, прости, – снова и снова повторял Каспар. Морригвэн велела ему приглядывать за молодой волчицей, чтобы та смогла отыскать новую Деву. Старая жрица умерла с этой просьбой на устах, и он поклялся исполнить ее. – Прости.
Юноша обеспокоенно глядел на Май, которая так и не удосужилась заняться своей рукой. Наконец Каспар с трудом уговорил молодую женщину позволить ему взглянуть. Он ожидал обнаружить глубокие следы огромных волчьих клыков, но испытал настоящее потрясение при виде маленького полукруглого отпечатка, несомненно, оставленного зубами человека. Юноша в ужасе уставился на отметину и выпустил руку подруги.
– У него не было глаз, – равнодушно сообщила Май.
Каспар промолчал. Весь день и начало ночи они сидели с Руной. Над раздвоенной скалой взошла полная луна. В белом сиянии все кругом отбрасывало резкие тени, скалы, что часовыми застыли впереди, казались выше в этом магическом свете. Руна приподняла морду, потянулась навстречу лунному лучу. И когда он коснулся ее, она тихо вздохнула и снова уронила голову на живот Май.
Каспар плакал так, как не оплакивал ни Морригвэн, ни Перрена. Плакал о чести и верности души волчицы, о ее мужестве и самоотверженности. И еще плакал о себе – что не сумел выполнить своей задачи и позволил Руне погибнуть.
Май не проронила ни слезинки. Она молча глядела на луну всю ночь напролет, точно желала досыта напиться ее волшебством. Каспар не смог убедить подругу отпустить тело Руны – и Май держала волчицу на коленях до самой зари. Взошедшее солнце осветило Трога – пес сидел, склонив голову набок, в явной растерянности. Он легонько ткнул Руну носом, а не дождавшись ответа, попробовал приподнять ее голову, точно пытаясь разбудить. Когда же изувеченная морда волчицы снова безжизненно упала, терьер заскулил и принялся, как одержимый, носиться вокруг, словно силясь убежать от переполнявших его эмоций, понять которые он не мог.
– Май, мы должны оставить ее, – сказал Каспар, когда серый пейзаж кругом начали расцвечивать розовые блики зари.
Молодая женщина кивнула. Несмотря на печаль, к обоим на краткий миг снизошло чувство покоя. Руна прогнала человека-волка, и они более не ощущали себя затравленной дичью.
– Если бы не она, я бы сейчас была мертва, – все твердила Май.
Юноша поднял Руну, неожиданно оказавшуюся очень тяжелой. Голова ее свешивалась, синий язык покачивался в такт его шагам. Каспар с Май выбрали расщелину, отходившую от высокой острой скалы, и опустили туда тело волчицы. Это было укромное место – из тех, где волк сам бы предпочел отлеживаться во время жары, или, поджавшись, запрокинув голову, выть по ночам на луну.
Они завалили тело камнями, хотя Трог возмущенно лаял. Каждый раз, как Каспар пытался опустить на нее очередной камень, офидианский змеелов отталкивал камень носом и предостерегающе рычал на руку хозяина. В конце концов юноше пришлось привязать пса к дереву.
Пока Каспар возводил над могилой невысокий курган, пес безостановочно выл.