Голосовой аппарат самцов и самок воробьиных идентичен, а значит вполне позволяет самке петь самцом, но такое пение в норме «запрещено» рефлексами центральной нервной системы. Однако в предложенных нашему вниманию примерах мы видим, как рефлекс позывки самки черноголового толстоноса, многократно повторяясь, не находит подкрепления, а значит имеем основания полагать, что возбуждение в коре, вызывающее этот рефлекс, продолжает нарастать и в конце концов приводит центральную нервную систему в ультрапарадоксальное состояние, в котором полюса активности меняются на противоположные: адекватный рефлекс самочей позывки тормозится, а глубоко заторможенный рефлекс песни самца, напротив, растормаживается. Что касается примеров, позаимствованных у исследователей восточной сиалии, то там возбуждение, по-видимому, нарастало с катастрофической быстротой из-за приближения к гнезду людей (сигнал опасности); в остальном описанные случаи аналогичны. Реакцией самцов в них стала имитация отгона от своих гнезд отсутствующего в действительности соперника. Остается добавить, что здесь мы имеем стопроцентные примеры интердикции первого уровня.
Еще более интересный пример связан с африканской птицей вилохвостый дронго. Мы уже отметили, что, согласно концепции Поршнева, животные предки людей палеоантропы утилизировали интердикцию в интересах своего вида, и сам Борис Федорович, по-видимому, полагал этот случай уникальным. Он знал, что «механизм интердикции заложен в глубинах первой сигнальной системы»124, не удивлялся обнаружению этого механизма у птиц, но наглядными примерами утилизации интердикции, похоже, не обладал, иначе, мы думаем, обязательно привел бы их в своей книге, так как это служило бы еще одним весомым доводом в пользу его теории. Сегодня у нас такие примеры есть, и особенности этологии вилохвостого дронго один из них. Эта птица добывает часть своего пропитания тем, что издает ложные сигналы тревоги, реагируя на которые, другие виды бросают свою добычу и спешат скрыться; добыча, естественно, достается дронго. Разумеется, что тревожный сигнал очень скоро перестал бы быть тревожным сигналом, если бы всегда был ложным, но нет в случае обнаружения опасности дронго исправно подает этот самый сигнал (и в таких случаях спешит скрыться сам), лишь иногда издавая его без видимой опасности. Добытая таким путем пища составляет ни много ни мало почти четверть его рациона125. Таким образом, у нас есть основания предполагать, что его «обман» (в отличие от примеров с самками черноголового толстоноса и восточной сиалии) совершается не случайно, и мы имеем пример интердикции второго уровня, т. е. утилизации интердикции.
Перейдем теперь к родному для нас отряду приматов. Ссылаясь на наблюдения Н. Н. Ладыгиной-Котс за шимпанзе и Н. А. Тих за низшими обезьянами, Б. Ф. Поршнев в своей книге отмечал случаи интердикции у обезьян, и нам уже нет нужды доказывать, что интердикция среди обезьян имеет место ничуть не менее чем среди других животных и даже более. Но пару свежих примеров мы все же приведем. Несколько лет назад в одной из популяций шимпанзе в Замбии у одной из самок было замечено странное поведение: она вставляла себе в одно или оба уха травинки и в таком виде продолжала обычную повседневную жизнедеятельность. Никакой адаптивной функции травинки в ухе не несли, во всяком случае, исследователям не удалось ее раскрыть. Зато они наблюдали другое интересное явление: вскоре многие другие шимпанзе этой же группы (8 из 12) стали поступать точно также. Более того, эта «традиция» сохранилась в группе и после того, как самка, благодаря которой она возникла, умерла. Сообщение об этом наблюдении появилось на сайте одного научного журнала летом 2014 года, и, конечно, его сразу же стали трактовать в духе «когнитивной революции», приписывая шимпанзе, которым к тому времени и без того уже много чего успели приписать, «культурный потенциал»126. Как нам кажется, не слишком глубокая аналогия с тем, как появлялись на свет многие ритуалы традиционных культур, среди которых встречаются самые нелепые, здесь с оговорками возможна. Но при этом пример не оставляет сомнений, что мы имеем дело с простейшей интердикцией, т. е. интердикцией первого уровня, причем без какого-либо положительного значения для интердиктора. Правда, для нас остается загадкой рефлекс, срыв которого положил начало обезьяньему «ритуалу».
Наконец, еще один последний пример. Несколько лет назад достоянием внимания широкой публики стало описание еще одного обезьяньего «ритуала», существующего в некоторых сообществах шимпанзе. Суть его в том, что животные поодиночке подходят к дереву, выделяемому ими среди других деревьев, держа в передних лапах камень и демонстрируя признаки возбуждения; далее они либо стучат камнем по дереву, либо с силой бросают его об ствол. В результате вокруг дерева, в развилке ствола или дупле, если они есть, скапливаются значительные «запасы» камней. Такое поведение носит систематический характер и не имеет никакого утилитарного значения. Ученые определили его как «ритуализованное» (не имея при этом по собственному признанию определения ритуала) и разглядели в нем признаки «культурной традиции»127. Можно уже не говорить, что для нас это интердикция первого уровня, т. е. проявление неадекватного рефлекса, до бесконечности копируемое наблюдавшими его сородичами.