Даже в безнадежных, казалось бы, случаях наблюдались изменения. Даже в случае с тем сутенером из Бостона.
Когда он присоединился к программе, он познакомился с восемнадцатилетним парнем, отстающим в развитии. Мальчик практически не мог завязать собственные шнурки. И тот взял его под опеку. Начал защищать его. Отводил его в столовую и обратно. Следил за тем, чтобы другие заключенные его не обижали. И я думал: «Слава богу. Может, он вернет себе свою человечность». Я сказал сотрудникам: «Не лезьте к ним». Их взаимоотношения крепли, и теперь у него есть своя жизнь. За двадцать пять лет он и волоска не тронул на чужой голове. Он ведет себя как нормальный человек. Он никуда не денется, с ним не настолько все хорошо, чтобы вернуться в общество. Но он этого и не захочет. Он знает, что не справится. Ему не хватит психологических ресурсов, не хватит самоконтроля. Но он вернул себе столько человечности, сколько я не считал возможным. Он работает в психиатрической лечебнице при тюрьме. Приносит пользу другим людям. И когда я приезжаю с визитом, он улыбается и говорит: «Здравствуйте, мистер Гиллиган. Как дела?» Гиллиган сделал паузу. Я мог бы рассказать вам сотни аналогичных историй. Нам попадались люди, которые так бились головой о стену, что ослепли.
В 1991 году Гиллиган начал переманивать на свою сторону преподавателей Гарварда, чтобы они в свободное время бесплатно читали лекции в его тюрьмах. Что может быть более дестигматизирующим, чем образовательная программа? Его идея совпала по времени с выборами нового губернатора, Уильяма Уэлда. И на одной из пресс-конференций Уэлда спросили, что он думает об инициативе Гиллигана.
Он сказал: «Нужно прекратить получение бесплатного высшего образования заключенными», сказал мне Гиллиган. «Иначе люди, у которых нет денег на колледж, начнут совершать преступления, чтобы попасть в тюрьму ради бесплатной учебы».
Так завершилась его образовательная программа.
Он уничтожил ее, сказал Гиллиган. Он ее раскурочил. Я не хотел руководить этой бутафорией.
После этого Гиллиган ушел.
После этого Гиллиган ушел.
С течением времени для тюремных реформаторов он стал символом ностальгии. Сегодня в американских тюрьмах функционирует лишь горстка терапевтических сообществ, вдохновленных его экспериментом в Массачусетсе. И так уж вышло, что одно из них работает на верхнем этаже исправительного центра округа Хадсон в Кирни, штат Нью-Джерси. И им без лишнего шума руководит экс-губернатор Джим Макгриви.
Нижние этажи исправительного центра, не относящиеся к помещениям для терапии, серо-коричневого цвета как и уродливые отсеки муниципального развлекательного комплекса, как длинный коридор от раздевалки до бассейна, которого там никогда не будет. Там, внизу, штат Нью-Джерси размещает подозреваемых в нарушении иммиграционного законодательства. В ноябре 2012 года, согласно докладу сети «Детеншн вотч», это место было объявлено одним из десяти худших центров временного размещения нелегальных иммигрантов в Америке. По сообщениям, некоторые из охранников называли задержанных «животными», смеялись над ними и подвергали их ненужным досмотрам, включающим в себя полное раздевание. В докладе также звучало следующее: «Многие иммигранты отметили, что сотрудники учреждения, по всей видимости, приходят на работу с личными проблемами, вымещая на них свое разочарование и злость».
КАЖДЫЙ ДЕНЬ БЛАГОСЛОВЕНЕН! прокричал Джим одному из подозреваемых в нарушении миграционного законодательства, елозившему шваброй по полу. Мужчина опешил и натянуто улыбнулся.
Мы прошли дальше мимо задержанных людей, которые просто сидели и пялились на стены.
Обычная тюрьма это наказание в худшем смысле этого слова, сказал Джим. Словно душа кровоточит. Проходит день за днем, и люди вдруг осознают, что не делают практически ничего, находясь в весьма негативном окружении.
Я подумал о Линдси Стоун, которая почти год просидела за кухонным столом, вчитываясь в истории подвергшихся онлайн-травле людей, идентичных ее случаю.
Люди отдаляются сами от себя, сказал Джим. Заключенные постоянно говорят мне, что чувствуют себя так, словно они закрываются от мира, отгораживаются стеной.
Мы с Джимом зашли в лифт. В нем уже стояла одна из заключенных. Все молчали.
Каждый день благословенен, сказал Джим.
И снова тишина.
Следите за своим характером! Он становится вашей судьбой![55] сказал Джим.
Мы доехали до верхнего этажа. Створки лифта открылись.
Вы первая, сказал Джим.
О, нет, пожалуйста, проходите, сказала женщина.
Нет, вы.
Нет-нет, вы.
Все стояли. Женщина вышла из лифта. Джим счастливо улыбнулся.
Когда я впервые встретился с Джимом в тот самый день, когда он заорал в лицо маленькому мальчику: «СЕРЬЕЗНЕЕ ОТНОСИСЬ К МАТЕМАТИКЕ!», то решил, что он немного чокнутый. Но постепенно я начал воспринимать его как героя. Я вспомнил послание, появившееся в огромной ленте Твиттера прямо за спиной Джоны: «Как писатель он навсегда запятнал себя». И еще одно, адресованное Жюстин Сакко: «Твой твит останется навсегда». Слово «навсегда» часто всплывало на протяжении тех двух лет, что я провел в обществе подвергшихся публичному осуждению людей. Джоне, и Жюстин, и другим людям с похожими историями говорили: «Нет. Никакой двери нет. Никакого обратного входа. Никакого прощения». Но нам отлично известно, что люди сложно устроены, что у каждого своя смесь недостатков, талантов и грехов. Так почему же мы делаем вид, что у нас их нет?