Ну а девизом жизни Елены стала прибаутка, которую она привезла в качестве приданого из немецкой слободы: «Начинай втянешься не переломишься». И действительно, Фердинандовна сохранила стойкость и железный стержень и во всех случаях врачебной дискриминации по половому признаку, и в быту, и в отношениях.
Ее Рита и Нора носились с воплями по двору допоздна, а мать, отдыхающая после тяжелой ночи, могла в полдень рявкнуть так, что пугались не только свои и чужие дети, но и дворовые биндюжники, вышедшие во двор с вином и обедом. Макар сипло кричал куда-то вверх:
Елена, после вас надо переляк выкатывать, я таки понимаю, почему ваши роженицы быстро справляются, я бы тоже что-то из себя выронил от таких криков.
Елена орала в ответ:
А ваши ноги пахнут так, что вас запретят пускать на Привоз, бо вся рыба стухнет вместе с продавцами!
Этот двор был театром покруче знаменитой Одесской оперы. В ложах второго этажа располагались дамы, в партере мужчины с обедом. Простыни были парусами, балдахинами, семью покровами, капитуляцией перед солнцем и театральным занавесом
Из него на авансцену с тазом, упертым в бедро, выходила Софья Полонская и глубоким волнующим контральто заполняла двор до галерки: Галина-а-а, снимитесь мне надо повеситься! Веревок в солнечные дни на всех не хватало
Но юные молодожены не участвовали ни в дворовых спектаклях, ни в соседских баталиях. Они были полны амбиций и планов. Ваня мечтал о небе, Фира о врачебной практике. А еще они любили друг друга. Неистово. Каждую ночь, и утро, и вечер. И об эту любовь разбились все карьерные мечты.
Дикари, я буду вам приплачивать, смеялась Нюся, вы так орете, что мои клиенты заводятся с пол-оборота.
Броня была права. Фира родит троих за три с половиной года. Первой будет Лида. Ровесница века, твердая, как ее каменное имя.
Ваня займется торговлей зерном. Точнее попытается. Как врожденный инженер он станет применять чистую математику к рыночной экономике, не зная ни парадоксов, ни договорняков черного рынка. Его харизма локомотива не включала прогибов и теневых схем.
Вложенные деньги сгорели. Устные обязательства и джентльменские соглашения не выполнялись. Он дважды с трудом продал за что купил без прибыли и с нервотрепкой.
Иван, подвыпивший Гедаля приобнял грустного Ваню за шею, слушай, ты хороший мужик, толковый, но чистый лопух. До слез. Ну куда тебе в коммерцию?
Беззуб, осоловевший от молодого бессарабского вина, обиженно сопел:
Математика работает везде. Я не понимаю почему я посчитал себестоимость, учел накладные расходы, заложил на взятки. Что не так? Почему не работает?
Ваня Гедаля вздохнул и налил темного, как венозная кровь, вина в стаканы. Ты пойми у тебя руки золотые, мозги работают. Тебе в анженеры надо, а не в негоцианты. Ты ж простой, как двери. Тебя вон Семкин малой разведет за пять минут. Жена твоя, Фира, прости, Ира. У нее торговля в крови, а у тебя нет. Ну смирись.
Ваня не смирится.
Всрамся не поддамся, выдаст вердикт Нюся, когда Ваня купит партию зерна у херсонских крестьян. А утром оно исчезнет. Вместе с подводами.
Сема-Циклоп разведет руками: Ты меня, Беззуб, не подписывай, я не по гешефтам с зерном. Там свои ребята. Тебя предупреждали: не умеешь не лезь. Я тебе не помощник.
Ваня, потерявший целое состояние за ночь, не смирится. Не этому его почти все семнадцать лет жизни учил дедушка.
После унизительного разговора с Циклопом Иван молча поднимется к себе, снимет со стены арапник, в который раз, взвесив его в руке, ощущая знакомую добротную тяжесть и ухватистость рукоятки ну прям как влитая лежит в ладони. Арапник вручил ему дед после пяти лет их совместных утренних ежедневных тренировок. Это был короткий хлыст с мощной и длинной рукоятью. Внутри рукояти скрывался тяжелый железный стержень, оплетенный сверху четырьмя слоями кожаных ремешков, а венчал ее металлический шар, тоже оплетенный кожей, иногда его называли «турецкая голова». В результате рукоять превратилась в некий прообраз пернача или боевого молота. Сам хлыст был коротким, около 1,5 метров, что было достаточно необычно, но в умелых руках арапник очень опасное и эффективное оружие.
Он заткнет его за пояс брюк сзади, накинет полотняный пиджак и пойдет на Привоз.
Привоз огромный рынок на границе города был буквально в паре кварталов от Ваниного двора. Здесь шла оптовая торговля крестьяне приезжали подводами, вымешивая телегами степную пыль и грязь вместе с отсыпанной городскими властями щебенкой. Бродили свиньи, сновали по ногам крысы, спали в соломе грузчики-босяки, небольшие деревянные лавчонки и павильоны все равно не могли скрыть убогости и грязи рынка. То ли дело Новый рынок или Старый, на Базарной, в который упирался широкий Александровский проспект. Но мест на Старом хватало не всем, а торговать с телег и вовсе не было где, вот и выплеснулся Старый рынок одним рывком за два квартала на городскую черту большим открытым торжищем.
Ваня маневрировал между возами и криками к тому самому «солидному» павильону по оптовой торговле зерна.
С каждым шагом кулаки его наливались свинцом, ярость затуманивала мозг Ну как же так он никого не обманул, долго не торговался, рассчитался, как договорились, оплатил доставку и охрану и вот теперь остался и без денег, и без товара