На посту вчерашней Лели не было вместо нее сидела и что-то писала полная женщина средних лет в высоком, сильно накрахмаленном, в синеву, колпаке.
Увидев девочку, нахмурилась:
Тебе чего? Посещения с двенадцати! Давай отсюда!
Аля упрямо и твердо, безо всяких сомнений, сказала:
Я к бабушке. К бабе Липе. К Олимпиаде Петровне. Мне необходимо ее увидеть. Прямо сейчас.
Удивившись ее напору, медсестра посмотрела в журнал, нахмурилась, покраснела и подняла глаза:
Девочка, тихо сказала она, иди, милая, домой. К родителям. Пусть они придут, слышишь? А ты иди. Иди, милая. Здесь взрослым надо, поняла?
Аля ничего не поняла. Стояла молча, как истукан. Сил пошевелиться не было. И голос, казалось, пропал. В горле пересохло не проглотить. Да и нечего было глотать слюна тоже исчезла.
Спустя минуту она все поняла. Больше нет бабы Липы
Хоронили Олимпиаду Петровну через три дня. Похоронами занимались соседи и почтальонша Лена. Под матрасом нашли деньги похоронные, как сказала Лена. Тонкая пачечка, завернутая в газету и перетянутая черной аптечной резинкой. Там же, под матрасом, лежали и бабушкины богатства золотые сережки с красными камушками, часики на браслетике и цепочка с крестиком.
Твое, кивнула Лена. Забирай. Память о бабке.
Мне не надо. Себе возьмите. А бабушку я и так не забуду.
Удивленно вскинув брови, Лена сказала:
Ну тогда по-честному: мне сережки, тебе крестик. Ты, чай, крещеная?
Кажется, нет ответила Аля. Я не знаю.
Все равно забирай. Пригодится.
На кладбище Аля не плакала. Не было слез. Стояла как каменная, застывшая. Громче всех рыдала Клава, страшно, с подвываниями, как волчица. Аля морщилась, словно от зубной боли, вряд ли дебильная женщина понимает, что произошло. Впрочем, какая разница. Похоронили бабушку в одной могиле с мамой.
И все повторилось несколько человек, включая соседей, почтальонша Лена и больная уборщица Клава пришли к ним домой на поминки. На кухне стояли миски с винегретом, картошкой и блинами. Соседка Михална принесла селедку и миску с холодцом хорошо, что сварила. Как чуяла!
После ее слов Аля впервые заплакала.
После поминок Лена осталась с Алей:
Пока с тобой разберутся, побуду здесь. А то ведь в приют увезут.
Рано утром Лена, надев ватник и резиновые сапоги и подхватив черную, потертую, огромную сумку, уходила на почту. Аля укутывалась в одеяло и отворачивалась к стене.
В школу она не ходила. После занятий приходила классная, уговаривала пойти в школу, говорила, что так будет легче, да и вообще надо учиться и жить дальше, жизнь, она ведь продолжается.
Аля не слушала, затыкала уши, отворачивалась и мертвым голосом, монотонно, обещала прийти завтра, точно зная, что не придет.
Через два дня явились женщины из опеки, уже знакомая Але инспекторша с башней на голове и в фиолетовом костюме и еще одна, молчаливая, хмурая, болезненного вида, с очень бледным, словно сырое тесто, рыхлым, отечным лицом.
Фиолетовая дама радостно доложила, что московская бабушка отозвалась.
Ты даже не понимаешь, Аля, какое это счастье! Бабушка обещала приехать сюда через пару дней. Поедешь в Москву, счастливица! Эх, меня бы кто в столицу забрал! пошутила она, но, поймав взгляд девочки, быстро умолкла. А пока, Алечка, детка, придется в приют!
Весь разговор Лена стояла, молча прислонившись спиной к печке. На фиолетовую смотрела с ненавистью. Потом процедила:
Пока я здесь с ней поживу. Здесь, дома. И вышла в сени.
Фиолетовая, кажется, растерялась. Но странное дело не возразила.
Московская бабушка действительно появилась через три дня. Рядом с ней радостно щебетала разрумянившаяся фиолетовая инспекторша.
Девочка замечательная! тараторила фиолетовая в сенях. Вам очень повезло! Скромная, тихая, прилежная. Учится на «отлично», успевает по всем предметам, без исключения, поет в школьном хоре, записана в библиотеку. Опрятная и спокойная, не очень контактная, но вполне дружелюбная. Знаете, ведь ей тоже досталось! Не дай бог, как досталось! Ну, вы понимаете.
Аля сидела на аккуратно заправленной кровати у себя в комнате и глядела в стену, удивляясь собственному безразличию. Накануне фиолетовая инспекторша уговаривала ее надеть самое нарядное платье, повязать белые банты, чтобы произвести на московскую бабушку впечатление.
Ты должна ей понравиться, говорила она. По одежке, как говорится, встречают! Ну и вообще. Будь начеку. Ведь в Москву едешь, Алечка! Хватит тебе тут с этой Леной, тупой деревенщиной, жить.
И платье, и белые банты Аля проигнорировала. Сидела в своем домашнем застиранном сереньком байковом платьице.
Дверь отворилась, и раздался сладкий голос инспекторши:
Алечка, детка! Посмотри, кто за тобой приехал!
Аля медленно повернула голову и увидела худощавую пожилую даму с гладко причесанными темными волосами и ярко накрашенными губами. В ушах у нее были длинные серьги, пальцы унизаны кольцами. На тонких, иссохших запястьях позвякивали браслеты. Одета она была в строгий, но очень красивый костюм из синего джерси. Из-под пиджака виднелась красивая, яркая полосатая блузка. По комнате поплыл запах французских духов.