Всего за два года пребывания в Париже княгиня создала себе солидное положение. Она тщательно скрывала свои материальные и душевные заботы от всех, кроме одного человека, которому она вскоре привыкла говорить все. Этим человеком стал для нее Франсуа Гизо. Их многолетней дружбе было суждено сыграть существенную роль в определенной стабилизации непростых русско-французских отношений в годы Июльской монархии.
По словам самого Гизо, они познакомились на обеде у его друга и коллеги герцога де Броя вскоре после приезда княгини в Париж. Герцогиня де Брой, приглашая Гизо, доверительно сообщила ему: «Среди нашего очень узкого круга будет персона очень изысканная и очень несчастная, княгиня Ливен. Она только что потеряла двух своих сыновей. Повсюду в Европе она искала забвения, но нигде его не нашла. Может быть, беседа с вами доставит ей удовольствие»[382]. Как вспоминал Гизо, он «был поражен печальной торжественностью ее лица и ее манер; ей было пятьдесят лет; она была в глубоком трауре, который никогда не снимала; она начинала разговор и вдруг его прекращала, будто оказываясь каждое мгновение во власти мысли, от бремени которой она пыталась освободиться»[383]. Первое время они виделись изредка, но постепенно между ними возникли искренние дружеские отношения, которые не прерывались до самой смерти княгини.
По словам самого Гизо, они познакомились на обеде у его друга и коллеги герцога де Броя вскоре после приезда княгини в Париж. Герцогиня де Брой, приглашая Гизо, доверительно сообщила ему: «Среди нашего очень узкого круга будет персона очень изысканная и очень несчастная, княгиня Ливен. Она только что потеряла двух своих сыновей. Повсюду в Европе она искала забвения, но нигде его не нашла. Может быть, беседа с вами доставит ей удовольствие»[382]. Как вспоминал Гизо, он «был поражен печальной торжественностью ее лица и ее манер; ей было пятьдесят лет; она была в глубоком трауре, который никогда не снимала; она начинала разговор и вдруг его прекращала, будто оказываясь каждое мгновение во власти мысли, от бремени которой она пыталась освободиться»[383]. Первое время они виделись изредка, но постепенно между ними возникли искренние дружеские отношения, которые не прерывались до самой смерти княгини.
Что сблизило французского министра и княгиню Ливен? Сами они объясняли свой роман тем, что оба в недавнем прошлом пережили тяжкие утраты. Княгиня, как отмечалось выше, потеряла двух сыновей.
На следующий день после смерти сына княгиня написала Гизо письмо с соболезнованиями: «Среди всех свидетельств соболезнования, которые Вы получили в связи с постигшим Вас несчастьем, простите мне мое тщеславие надеяться, что мои воспоминания что-то значат для Вас? Я дорого заплатила за право понять, как никто другой Вашу боль Подумайте обо мне, в сто крат более несчастной, чем Вы, поскольку по прошествии двух лет я также страдаю, как в первый день, и однако Бог ниспослал мне сил вынести этот ужасный приговор. Я сожалею, что у меня есть лишь право выразить Вам в письменном виде мое самое живое, самое нежное участие и, позвольте мне добавить, мою самую искреннюю дружбу»[384].
Этот странный союз можно было считать взаимовыгодным. Гизо подарил княгине свое присутствие и поддержку. Княгиня, со своей стороны, предоставила Гизо свой салон пространство, игравшее в светской географии Парижа весьма важную роль. При Июльской монархии все значительные политические лидеры принимали в своем салоне гостей, в число которых входили не только светские знакомые, но и должностные лица. Гизо использовал для этой цели салон княгини Ливен, делившийся на две части: в одной половине, именуемой «большой гостиной», восседала на канапе княгиня в окружении своих приверженцев; в другой, называемой «малым кружком», беседовали перед камином пять-шесть дипломатов или депутатов; сам Гизо присоединялся попеременно то к завсегдатаям «большой гостиной», то к членам «малого кружка». В салоне княгини Ливен Гизо удалось превратить свой политический успех в успех светский[385].
Для политика той поры эти две составляющие успеха были взаимосвязанными. Адольф Тьер, например, так и не смог дополнить свой политический успех успехом светским: его жена и ее мать не смогли стать подлинными хозяйками светского салона. Для Гизо салон Ливен был весьма важен, особенно с учетом того, что сам он в быту был очень скромен и к традиционным светским увлечениям относился более чем прохладно. Гизо не был меломаном, хотя любил Россини, и не часто посещал Оперу. Он не был и частым посетителем театров; пьесы он предпочитал читать и многие знал наизусть. Он не любил путешествовать. Кроме Женевы, где прошло его детство, и Англии, где он занимал посольскую должность, потом совершал короткие протокольные визиты и куда бежал в 1848 г., за шестьдесят лет своей взрослой жизни он лишь десять дней 1850 г. провел на водах в Эмсе, где лечилась княгиня Ливен; на одну неделю он приезжал к ней в Брюссель в 1854 г.[386]
Отношения Гизо и княгини Ливен развивались в рамках салонной общежительности: влюбленные встречаются ежедневно, но не ведут совместную жизнь; точнее, их совместная жизнь ограничена пределами света. Связь Гизо с княгиней развивалась по образцу, унаследованному от XVIII века: дама исполняла роль хозяйки салона, в котором царил великий человек ее любовник. На эту же модель ориентировались при Июльской монархии и некоторые другие пары: графиня де Кастеллан и Моле, графиня де Буань и Пакье и самые прославленные любовники г-жа Рекамье и Шатобриан. В отличие от пар, связанных узами законного брака, эти незаконные пары не были обязаны передавать потомкам имя и состояние, однако они исполняли очень важную социальную функцию: поддерживали, прославляли и, участвуя в политической жизни и покровительстве искусствам, передавали следующим поколениям представление о превосходстве выдающегося ума.