Возможно, этим двоим, — отцу и дочери, было так трудно найти общий язык именно потому, что они было очень похожи друг на друга, но, несмотря на это, упрямо видели лишь различия…
Какое-то время они сидели в тишине.
Атен думал о своих предчувствиях и опасениях. Ему давно хотелось поговорить с Хранителем о Мати. И вот сейчас, казалось, выдался случай как раз для такого разговора…
Но хозяин каравана так и не решился спросить, выбрав неведенье, пусть и томительное, однако, все же, не столь невыносимо жестокое, какой может быть только искренняя правда.
Колдун тоже молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. Казалось, что его большие черные глаза пронзали огненным взглядом пространство и время, вспоминая что-то, отделенное от него навсегда непреодолимой гранью, установленной богами.
— Ты тоскуешь по семье? — караванщик и сам не заметил, как слова сорвались у него с губ. Он вовсе не хотел расспрашивать Хранителя о прошлом, зная по собственному опыту, сколь болезненными могут быть воспоминания о потерянном навеки. Но сказанного слова не заберешь назад. — Прости, — смутившись, пробормотал он.
— Все нормально, — Шамаш продолжал смотреть в пустоту, и хотя его лицо оставалось спокойным, караванщик заметил глубокую печаль у него в глазах. — Мне не больно вспоминать о том, что у меня было, ведь я отказался от этого по своей воле. Я знал, на что иду… И я благодарен богам за то, что они сохранили мне память, ибо это — все, что у меня осталось… Странно только, что она кажется такой чужой, бесчувственной, словно принадлежит кому-то другому… И в ней нет самого главного, что хотят знать разум, сердце, душа: не было ли все напрасно…
— Неужели ты сомневаешься?
— Да, ведь у меня нет возможности проверить, убедиться, что с теми, кого я должен был защитить, все в порядке, — опустив голову на грудь, он умолк.
— Странно, — в какой уж раз Шамаш удивлял караванщика. — У нас маг никогда не говорит о сомнениях, живущих в нем, он никогда не признается, что мог быть не прав, даже если это так…
— Возможно, в этом его сила, когда в ваших городах слишком многое зависит от Хранителя. Для вас он — полубог, которому и надлежит вести себя, словно так оно и есть. Я же — бродяга, странник, который никогда не сможет забыть об этом.
— Скажи… — Атен облизал вдруг пересохшие губы. "Если я не спрошу сейчас, то не сделаю этого никогда", — подумал он, заставляя себя успокоиться, собраться с силами… Сглотнув комок, подкативший к горлу, он продолжал: — Почему ты безропотно принимаешь то, что дала тебя судьба, идешь простым караванщиком, когда мог бы основать свой город, занять в нем положение, которого заслуживаешь по праву? Твоего дара недостаточно для этого или…
— Я знаю, каково отвечать за чужие жизни. Чем больше дар, тем больше власть, чем больше власть — тем больше ответственность.
— Но ты ведь не боишься ответственности?
— Нет. Страх тут ни при чем. Я просто не хочу.
— Никогда бы не поверил, если б мне сказали, что в мире есть человек, отказывающийся от трона Хранителя, — пораженный, прошептал Атен.
— Меня куда больше удивляет, что у вас находятся наделенные даром, готовые добровольно заточить себя в клетке, пусть даже золотой. Магический дар нуждается в испытании, в дороге. Только в пути он рождается, растет, крепнет… Без этого он угаснет, словно лишенный пищи огонь…
Шамаш умолк. Молчал и караванщик, не решаясь продолжать расспросы, которые вряд ли были способны приблизить его к исполнению надежд.
Атену показалось, что он начал понимать мага. И не только его. Богов тоже. А ведь до сих пор то, что Они бросили мага в снегах пустыни, казалось ему бессмысленно, даже безжалостно странным. Выходило же, что Они просто привели странника к подобным ему.