Арль живет с раннего утра до сумерек, не считая зазорным такой распорядок (день здесь день, а ночь ночь): он надменно равнодушен к очарованию летних вечеров, спать укладывается рано, независимо от времени года; наплевав на примитивные представления чужеземцев о южных обычаях, не поддается магии белых ночей, не завлекает народными празднествами под звездным небом, не манит ночными прогулками. Едва стемнеет, жизнь в городе замирает. Стихает гомон в уличных кафе, умолкают городские часы, гаснет свет. Лишь эхо торопливо захлопнутых дверей бродит по опустевшим улицам.
Я заблудился, описывает свою ночную прогулку по Арлю Генри Джеймс, а на улицах ни живой души, некого попросить о помощи. Нет ничего более провинциального, чем Арль в десять вечера.
После полуночи можно увидеть разве что романтическую парочку, прогуливающуюся под луной по высокой набережной Роны между Porte de la Cavalerie[168] и церковью доминиканцев, или в пустом туннеле улицы повстречать засидевшихся гостей званого ужина либо зрителей, возвращающихся с необычно длинного спектакля: уже издалека слышны возбужденные голоса, громкий смех, стаккато каблучков по каменной брусчатке; звуки повторяются, отражаясь от фасадов домов, от закрытых ставней, сквозь которые кое-где еще просачивается красная или желтая струйка света. С реки поднимается влажный ветерок, а под припаркованными вдоль улиц машинами шмыгают кошки, подозрительно поглядывая зелеными глазами на запоздалых прохожих.
Арль благонравный, трудолюбивый и несмотря на свое королевское происхождение очень мещанский.
В современном городе темнота не настоящая, и ночная тишина тоже не настоящая. Об этом пишет Йохан Хёйзинга в «Осени Средневековья»:
Современному городу едва ли ведомы непроглядная темень, впечатляющее воздействие одинокого огонька или одинокого далекого крика[169].
Действительно, тишина в городах Юга полна звуков, создающих музыкальный фон ночи. Далекий шум автомобилей, ветер в листве, сонное воркование голубей, собачий лай, вой сирены SAMU[170], жужжание самолета, невнятные голоса, шорохи, шелест все это слышится постоянно, а значит неслышимо: такая тишина может включать в себя все звуки, подобно белому цвету, который, являясь суммой всех цветов, остается белым.
Однажды летней ночью, возвращаясь домой с площади Помм, я спускался по темной узенькой улочке-лестнице. Уже издалека была видна полоска света поперек мостовой; свет падал из открытой двери отделенного от улицы занавеской из бусин бара, откуда доносились гитарные аккорды и изумительный, с оттенком легкой меланхолии, девичий голос. Девушка пела старинную народную балладу на языке[171], который я не сразу узнал, хотя слова понимал без труда.
Rossinyol que vas a França, rossinyol,
encomanam a la mare, rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
Encomanam a la mare, rossinyol,
i a mon pare no pas gaire, rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
I a mon pare no pas gaire, rossinyol,
perquè mha mal maridada, rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
Perquè mha mal maridada, rossinyol,
a un pastor me nha donada, rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
Un pastor me nha donada, rossinyol,
que em fa guardar la ramada, rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
I nhe perdut lesquellada, rossinyol,
el vaquer me Iha trepada, rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
«Vaquer tome me la cabra», rossinyol,
«què me donaràs per paga?», rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
«Un peto i unа abraçada, rossinyol,
i què més, nina estimada?», rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
«Això, són coses de mainatges, rossinyol,
quan tenen pa, volem formatge», rossinyol,
dun bell boscatge, rossinyol, dun vol.
Я знал эту песню в более поздней французской версии. Когда-то, очень давно, в одной краковской квартире ее спел для нескольких друзей Серж Керваль[172]. Меня всегда очаровывали простота и вместе с тем страстность желаний, о которых в ней идет речь.
Как во многих других народных песнях, тема ее одиночество, горькая доля и тоска.
Девушка красивая и печальная просит соловья:
Лети, соловушка, лети во Францию и расскажи про меня моей матушке. Но отцу ничего не говори, соловушка, потому что он нашел мне плохого мужа. Выдал за пастуха, который заставляет меня пасти коз. Самую лучшую я потеряла, но ее нашел молодой волопас.
Отдай мне мою козочку, волопас.
Хорошо, а что ты дашь мне взамен?
Я тебя обниму и поцелую.
Всего-то, красавица? Ты же не маленькая. У кого есть хлеб, тому подавай и сыр.
Повторяющийся в каждой строфе рефрен: rossinyol, dun bell boscatge, rossinyol, dun vol[173], подобен изысканному орнаменту буквицы гирлянде из цветов и виноградных лоз, оплетающей выделенную букву
Сущая аркадия картинка, достойная кисти Никола Пуссена. Однако, хотя это всего лишь сделанный несколькими мазками набросок, многое в песне беззащитность обиженной отцом девушки, ее одиночество, наконец, тоска по любви и лучшей жизни трогает сердца, и в этом волшебство поэзии.
Фольклористы сходятся в том, что песня родилась в одной из деревушек, разбросанных по северо-восточным Пиренеям в раннем Средневековье этот край назывался Gallia Narbonensis (Нарбонская Галлия), затем Руссильон (каталонское Rosselló) и, наконец, Лангедок-Руссильон.