Где сейчас найдешь ученика средней школы, чтоб так коротко стриг волосы? Я знаю, как выглядит твоя круглая голова, это точно был ты. Школьная форма, что досталась тебе от второго старшего брата, долго была великовата и оказалась впору, только когда ты перешел в третий класс. Утром ты с портфелем в руках уходил через ворота, а я смотрела тебе вслед и любовалась: до чего же аккуратно, чистенько ты был одет. Но этот мальчуган оставил где-то портфель и шел себе налегке. Белая рубашка с короткими рукавами, из них торчат худенькие ручки. Это был ты, без всяких сомнений. Узкие плечи, длинноватая талия, а походка шея вперед наклонена, ну прям как у лося. Говорю же, это был ты.
Может, ты пришел, чтоб мать увидела тебя хотя бы мельком, а я, старая, взяла и упустила тебя. Целый час бродила по рынку, между рядами, прилавками, но так и не нашла тебя. Колени разболелись, голова закружилась, и где стояла, там и села. Но как подумала, что на беду меня такую увидят соседи, так поднялась, цепляясь за землю, хоть голова еще кругом кружилась. Когда шла за тобой до самого рынка, и не думала, что так далеко будет, а как двинулась обратно, в горле все пересохло. Из дома-то я вышла без единой монетки в кармане, вот и хотела зайти в какой-нибудь магазинчик и попросить стакан холодной воды. Но страшно стало, вдруг примут за нищенку, обругают, вот и поковыляла дальше, держась за стену, если она попадалась на пути. А мимо строительной площадки, где пыль стояла столбом, пробралась, кашляя и плотно закрыв рот. Когда шла за тобой, почему-то не заметила, что рядом кипит такая шумная стройка. Не знала, что так безжалостно разбивают, разламывают старую дорогу.
Прошлым летом из-за сильных дождей дорога перед нашим домом вся пришла в негодность, на каждом шагу рытвины. В них то и дело застревали ноги ребятишек, что бегают по улице, а если колесо коляски попадало в какую щель, так и не вытащить, а в коляске ребенок, очень опасно. Наконец, из города прибыли люди и положили новый асфальт. В начале сентября стоят жаркие дни, вот уж они намучались. В тележку набирали кипящий асфальт, высыпали и трамбовали, чтобы ровненько лег.
В тот вечер, когда уехали работяги, я вышла посмотреть на новую дорогу. Там веревки развесили, чтоб не ходили по мокрому асфальту, так я потихоньку прошлась по краешку. Снизу поднималось тепло. Оно дошло до щиколоток, голеней, постоянно ноющих колен, и так оно, это тепло, хорошо прогревало, аж до самых костей. На следующее утро убрали веревки, видимо, просох асфальт, ну я осторожно и прошагала по серединке. Оказалось, там еще теплее, чем на краешке дороги. Поэтому и в обед, и под вечер, и на следующее утро я там прохаживалась. Приехавший из Сеула твой старший брат удивился и спросил:
Мама, зачем вы ходите по горячему асфальту, когда жарко даже просто сидеть в доме?
Видишь ли, сынок, телу моему холодно, вот и хожу. Знал бы ты, как там тепло. Мышцам и костям моим тепло.
Мама, в последнее время вы немного странно себя ведете.
Твой старший брат покачал головой. Вот уж несколько лет, как он при удобном случае предлагает вместе жить.
Что-то изменилось в вас, мама.
Ровно три дня держался горячий воздух над асфальтом и, наконец, остыл. Вроде и не такое уж досадное дело, но только напала на меня грусть. Вот и сегодня, после обеда, встала на дорогу и ждала, долго ждала. Пусть она остыла, но, может, осталось внутри нее еще хоть чуточку тепла. И потом, вот так постоишь, и, может, ты пройдешь мимо, как в прошлый раз.
Что-то изменилось в вас, мама.
Ровно три дня держался горячий воздух над асфальтом и, наконец, остыл. Вроде и не такое уж досадное дело, но только напала на меня грусть. Вот и сегодня, после обеда, встала на дорогу и ждала, долго ждала. Пусть она остыла, но, может, осталось внутри нее еще хоть чуточку тепла. И потом, вот так постоишь, и, может, ты пройдешь мимо, как в прошлый раз.
Вот только не знаю, почему в тот день я ни разу не окликнула тебя по имени. Не знаю, почему шла за тобой молча, словно губы мои слиплись, шла и только дышала тяжело. В следующий раз, когда я позову тебя, ты сразу обернись. Можешь ничего не говорить, только просто обернись.
Нет.
Я знаю, этого не может быть.
Не может быть, что я своими руками закопала тебя. Что с тебя сняли голубые спортивные брюки и куртку и одели в белую рубашку и черные брюки. Что тебе аккуратно повязали кожаный ремень, одели на твои ноги серые носки. Что тебя положили в гроб из фанеры, погрузили в уборочную машину, и я села на переднее сиденье, чтобы охранять тебя. Что я не знала, куда мы едем, и лишь смотрела, не спуская глаз, назад, где ехал ты.
Помню, как на светлом песчаном холме несколько сот людей в черных одеждах шли за теми, кто нес гробы, и были они похожи на муравьев, ползущих друг за другом со своей ношей. Словно в тумане помню и твоих старших братьев, плачущих с плотно сжатыми губами. Твой отец, когда еще был жив, рассказывал, что я не плакала, как все, а только срывала траву, что росла у края газона, и глотала ее. Проглотив, присаживалась на корточки, чтобы стошнило, затем снова срывала пучок травы, жевала и глотала, чтобы снова стошнило. Но я ничего не помню. Хорошо помню лишь то, что происходило до прихода на могилу. Перед тем, как закрыли крышку гроба, я в последний раз смотрела на твое лицо, и было оно таким худым, таким бледным. Тогда я впервые заметила, что твоя кожа такая белая.