Его ранили еще дважды в правое плечо и в левую ногу. В ногу было не страшно, Платонов знал, что она больше не пригодится, а плеча было жалко отнялась рука, и теперь он не сможет перезарядить пулемет. Это была последняя капля. Платонов зарыдал. Он плакал от обиды, размазывая по щекам слезы бессилия, он всхлипывал и рычал, подобно дикому зверю, и кусал корни березы, не зная, как еще выразить свое несогласие со смертью. Но, плача, Платонов не забывал и стрелять, чтобы не проиграть войну раньше времени.
Таким его и увидел Птица: лежащим почти на спине, некрасиво вывернутым в прицельной позе, рыдающим, окровавленным, но еще живым.
Вот и подмога, Платонов, сказал Птица, устраиваясь в корнях рядом с товарищем. Повоюем!
Они еще долго стреляли по фашистам из своего надежного места. Птица помогал Платонову заряжать пулемет и прикрывал его с той стороны, где засел меткий вражеский снайпер. Потом Платонов перестал стрелять, и в следующий миг на берег хлынули наши войска.
Птица почувствовал, что сила, не дававшая ему взлететь в небо, отступила. Он взглянул в последний раз на мертвого Платонова, оттолкнулся ногами от мшистого корня и взмыл над землей. Над лесом плыли комковатые серые облака, а над ними, на высоте, недоступной даже орлам, начинались Небеса. Выше, за самым высоким и счастливым Седьмым Небом, светило яркое и честное Солнце. Дальше простирался бесконечный космос Вселенной, в самом сердце которого горел вечный огонь. К этому огню, неторопливо и уверенно, плавно взмахивая могучими крыльями, летела душа Птицы.
Так над землей.
На земле Платонов открыл глаза.
Михаил Кликин
Мертвые пашни
Слово автора:
Эфиров «Модели для сборки» я не слышал, то ли потому, что радиостанции, где выходила эта программа, в Иванове не транслировались, то ли еще по каким-то причинам. Поэтому для меня «Модель для сборки» это прежде всего интернет-проект.
И я каждый раз удивляюсь, как новый формат меняет мои рассказы: слова остаются те же самые, что были на бумаге, но, произнесенные, подпитанные музыкой, окрашенные голосом, они превращают знакомый до запятых текст в нечто новое, непривычное, удивительное. Получив свежий файл, ты нажимаешь «плей» просто для того, чтобы оценить, что на этот раз вышло у ребят, создающих «Модель», и втягиваешься и вот уже сам с интересом слушаешь свой рассказ как незнакомый, будто читая его впервые.
Может, их там прибили? шепнул Димка Юреев и заерзал на своей скрипучей койке, будто бы едомый клопами. Он был страшно напуган это чувствовали все, и всех это раздражало.
Говорил же не надо туда ходить! истерически запричитал Димка. Вот всем вам говорил! Нет, не послушали! Пускай идут, блин! На разведку, блин! Ну и где они, ваши разведчики? Прибили их, точно говорю! Что делать теперь будем?!
А ничего! зло откликнулся из темноты Миха Приемышев. Спать будем. Эй, Вольдемар, ты спишь?
Уснешь тут с вами, хмуро отозвался Вовка Демин. И хватит меня Вольдемаром обзывать. У меня имя нормальное есть.
Ты, Вольдемар, не ерепенься. Ты, Вольдемар, скажи лучше, сколько сейчас времени.
Все притихли, ожидая ответа. Но обиженный Вовка таился и молчал.
Сколько времени, Володь? спросил Иван Панин, приподнявшись на локте и таращась в непроглядную, густую, словно мазут, темноту
Была ночь тяжелая, тихая, темная жуткая. Здесь все ночи были такие. Ни тебе фонарей, ни машин. Еще двенадцати нет, а уж ни единого просвета, ни малейшего проблеска в округе. Приспичит ночью по нужде, выйдешь с остекленной веранды на крыльцо, встанешь нерешительно у перилец до сортира бежать по тропинке метров двадцать: справа крапива в человеческий рост, слева кусты одичавшей сирени и там, и там черт-те что мерещится. А в самом сортире еще страшней: бездонная черная дыра, из которой словно бы смотрит кто, внизу затаившийся, а за дощатыми дырявыми стенами вроде бы дышит кто-то и ходит вокруг Постоишь так у перилец, послушаешь холодную зловещую тишину, дыхание сдерживая, да прямо с крыльца нужду и справишь.
И что бы тут парочку фонарей не поставить? Траты-то копеечные!
Да хоть бы на веранде свет включить можно было сразу бы веселей и проще стало. Но нет бородатый доцент Борис Борисыч ровно в одиннадцать часов выкручивает из щитка пробки и уносит их в свою комнатушку. Это у него обязанность такая за студентами следить, чтоб они водку с портвейном не пили, порнографическими картами не играли и прочих беспорядков не устраивали. Без света попробуй-ка, похулигань: только и остается, что песни под гитару попеть, радио послушать, да девчонок обсудить тихонько чтоб они через тонкую стенку услышать не могли. Час-другой и угомонилась компания. Скучно же в темноте.
Вот хорошо, что Вольдемар предусмотрительный и фонарик у него есть, и батарейки запасные привез. Жмотистый только, никому свое богатство не доверяет. Даже до сортира добежать
Щелкнула тугая кнопка; на потолке возникло световое пятно и тут же соскочило на стену; неясный луч обежал комнату, отблескивая на никелированных дугах кроватей, уперся в стоящий на тумбочке будильник. Погас.
Восемь минут четвертого.
Спасибо, Вольдемар.