Заорав что-то матерное, крепыш подскочил и с размаху приложил меня деревянным прикладом разряженного ружья. Подставленная под удар кисть хрустнула, тесак отлетел под лавку, а просто озверевший парень навалился сверху и принялся орудовать охотничьим ножом. Клинок прошелся вскользь по шее, взметнулся и опустился вновь, рассекая фуфайку. Чувствуя, как меркнет сознание, я выхватил из печи полыхающее полено и шибанул им бандита по голове.
Взвыв от боли, тот скатился с меня и сразу получил горящей деревяшкой в глаз. Взвыл, отшатнулся, но сделать уже ничего не успел: кое-как перехватив здоровой рукой оброненный им нож, я коротко, почти без замаха воткнул острие в горло. В лицо хлестанула струя алой крови, и меня неожиданно бросило в жар, но я тут же сбросил оцепенение и, перебравшись к валявшемуся без сознания главарю, ударил его остро заточенным клинком.
Раз, другой, третий. И еще, и снова
Когда немного очухался, голова кружилась, от левой руки шел одуряющий запах горелой плоти, но боли не было, а всё произошедшее казалось дурным сном. И вместе с тем я был совершенно спокоен, такое впечатление, даже пульс не участился. Будто раньше только тем и занимался, что людям глотки резал.
А ведь еще непонятно, насколько серьезно меня ранили.
Поразившись неожиданно пришедшей в голову мысли, я поднес к лицу левую ладонь и уставился на варежку. В обуглившуюся дыру виднелась обгоревшая кожа, но боли по-прежнему не было. Не было!
Поднявшись с пола, я подошел к висевшему в углу зеркалу, стер толстый слой пыли и не поверил собственным глазам
Шея оказалась рассечена, и в глубоком разрезе белела кость; чуть ниже левой ключицы обнаружилась отметина пулевого отверстия, фуфайка на правом боку была иссечена дробью. И нигде ни капли крови. Моей крови, чужой было предостаточно.
А потом я стянул с головы ушанку и слепо уставился на раскроенный ударом сабельного клинка череп.
И что это значит? Я мертвец? Живой труп?
Живой ха! Нет, по всему выходит мертвее не бывает.
Рухнув на стул, я попытался собрать мысли в кучу и с трудом отогнал подступившее безумие. Желание голыми руками разорвать тела бандитов на куски какое-то время еще дурманило сознание, но постепенно мне удалось справиться и с ним.
Я мертв, и с этим ничего не поделать. Можно кидаться на стены, плакать, выть, но это ничего уже не изменит. А время время буквально утекает сквозь пальцы. Ведь еще немного и мою душу окончательно поглотит сущность ледяного ходока.
И что делать?
Как без меня будут жена и дочь? Кто позаботится о них?
Едва удержавшись, чтобы не вскочить на ноги и не броситься вон, я вцепился в край столешницы и заставил себя остаться на месте.
А какие варианты? Собрать с трупов деньги и передать им? Но смогу ли я так долго удерживать под контролем свою новую сущность? Не сорвусь ли в самый неподходящий момент?
В памяти всплыли страшные истории о людях, которые, возвратившись домой мертвыми, губили целые семьи, и я тихонько завыл, не зная, как быть дальше. А потом вдруг успокоился и смахнул со стола пузатую лампу. Стекло разлетелось вдребезги, и масло залило пол; тут же полыхнуло чадившее до того полено, и огонь побежал по занавескам и сбившемуся с кровати одеялу.
Миг, другой и вот уже вся комната оказалась объята пламенем. Но мне уже было всё равно. Задавив последние крохи сомнений, я закрыл глаза и откинулся на спинку стула.
Чему быть, того не миновать. Прощайте и не поминайте лихом.
И хоть напоследок немного тепла
Вадим Панов
Ангел
Слово автора:
Писатель это текст. Это буквы, которые складываются в слова, слова в предложения, абзацы, а они в историю. Писатель это тишина. И книга это тишина. Все ее события спокойные диалоги и громкие крики, мягкий шелест прибоя и грохот землетрясений, шум моторов и выстрелов, всё происходит внутри. Мы создаем их сами и для себя. Только для себя.
И потому так интересно слушать историю, читать ее чужим голосом, чужими интонациями, чужой страстью сравнивать отношение и впечатление. И особенно интересно слушать историю в исполнении прекрасного, артистичного рассказчика, вживающегося в историю так, что кажется, будто она звучит внутри тебя
Мама Мама! Мама! Мамочка!!
Крик. Крик. Крик.
Слезы, боль, нечеловеческая боль и скрюченные пальцы, боль, заглушающая всё, отсекающая от реальности, пришедшая изнутри и затопившая, немыслимая, выпивающая, рвущая, заставляющая позабыть обо всем на свете и превращающаяся в громкий крик.
Боль.
Крик.
Если кричать, то станет легче
Кому?!!
Впрочем, сейчас нельзя не кричать. Боль порождает крик, и, может быть, от него действительно становится легче, однако в пелене кошмарных ощущений не чувствуется ничего, кроме терзающих вспышек невыносимого.
Мамочка!
Тужься!
Мама!
Тужься!
Боль дарит глухоту, свой крик дарит глухоту, но Анна прекрасно понимает, что велит ей толстая женщина с грубым, словно сложенным из ноздреватых булыжников лицом.
Тужься!
Ане больно. Ане страшно. Ее ногти переломаны, иногда не хватает воздуха, но разум Нет, не он инстинкты. Дикая боль отключила разум, но инстинкты не подводят и заставляют измученное тело делать то, что требует опытная женщина с тяжелым лицом.