Что же он говорил тебе? Что высокий, смуглый мужчина стоит на твоем пути и тебе следует остерегаться его?
Он рассмеялся и, подняв руку, освободил ее пальцы от измятых ивовых листьев.
— Завтра ты начинаешь работать под моим присмотром, и дела у нас пойдут плохо, если ты будешь так же скованна, как сейчас.
— Под вашим присмотром, синьор? — обомлела она.
— Да, под моим. — Он приподнял черную бровь. — Есть возражения?
Лаури тупо покачала головой, надеясь, что завтра никогда не наступит или что директор сжалится и поручит ее вежливому маленькому Бруно, своему балетмейстеру.
— Идем, — позвал он, не сводя с нее пристального взгляда, и они направились в холл, где теперь были зажжены венецианские лампы. Дерево на стенах сейчас поблескивало, как темная бронза, а былое великолепие роскошной венецианской мебели оттеняли золотые светильники. — Небольшой переполох закончен, — сухо бросил он, — но не стоит вновь устраивать его. В твою личную жизнь никто не лезет, раз она не вредит балету, но я не хотел бы увидеть тебя с опаленными крыльями, поэтому и предупредил о Лонце. Позволяй ему развлекать себя, но сердце береги для большего.
— Для балета, вы имеете в виду? — Она сама удивлялась своей смелости в разговоре с человеком, который приводил ее в трепет одним взглядом. — Я прекрасно все понимаю, синьор: вы требуете от своих балерин, чтобы они отдавали душу и сердце искусству — но сомневаюсь, могу ли я обещать вам это.
В самом деле? — Он нахмурился, и Лаури снова почувствовала, как сильно забилось ее сердце. Когда директор хмурится вот так, от него можно ожидать чего угодно — например, приказания идти спать без ужина. Эта абсурдная мысль заставила ее слабо улыбнуться даже под прицелом его темных глаз.
— Мне порой кажется, что ты сама не знаешь, чего хочешь, — сурово бросил он. — Повзрослев, ты поймешь, что не все в жизни находится в наших руках. Мы все боремся с роком, конечно, но редко побеждаем. У каждого своя судьба, и от нее не уйдешь.
— Даже вы?! — воскликнула она. Как же этот сильный человек из стали и черного бархата, чье мастерство не знало границ, мог так рассуждать?
— Даже я, синьорина. — Улыбка коснулась его глаз словно молния, и Лаури непроизвольно отшатнулась, наткнувшись на перила огромной лестницы.
— Не думала, что вы фаталист, — вздрогнув, призналась она.
— Такова жизнь, — пожал он плечами. — Знание, что предначертанного не избежать, заложено в моих корнях, но не хочу утомлять тебя длинной беседой. Ужин в восемь тридцать. Мы в Венеции поздно ужинаем, как и во всех южных странах, где вечера обладают своей, особенной магией.
Он отвесил ей вежливый поклон, затем развернулся и направился в кабинет с огромными двойными дверями, словно сделанными для настоящих гигантов. Лаури взлетела по лестнице к своей комнатке, притулившейся в самом углу галереи. Девушка захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. Так быстро ее сердце не стучало еще никогда. Щеки Лаури пылали, зато руки оказались просто ледяными, когда она прижала их к горящему лицу.
Что же с нею происходит? Она не чувствовала себя такой испуганной и слабой с тех пор, как чуть не умерла от гриппа два года назад. Лаури глубоко вздохнула. Это Максим ди Корте так подействовал на нее, его лицо, словно сошедшее со старых портретов, его манера говорить… он словно сам рок, бесшумно преследующий жертву, чтобы подчинить ее себе.
Лаури включила свет и окинула пристальным взглядом комнату, которой предстояло стать ее прибежищем на несколько месяцев. Массивная кровать семнадцатого века с деревянными резными колоннами, доходившими почти до потолка, занимала большую часть помещения. Полог, когда-то закрывавший альков, теперь отсутствовал, и осиротевшее ложе имело вид монарха, лишенного своего облачения.