А теперь она преследовала меня.
Через какое-то время она ушла. Оставила меня в покое. Я встала с пола и сказала себе, что пора.
Похоже, мама хотела, чтобы я открыла коробку. В моих руках находилось все, что она должна была сказать, все ответы.
Только сначала я ничего не поняла. В обычной коричневой коробке лежала другая: обувная, в которую поместилась бы пара сапог высотой по колено, только обуви там не оказалось. И фотографий тоже. Вместо них я нашла все то, чем восхищалась всю свою жизнь, предметы, приколотые к доске над маминым комодом. Они каким-то образом оказались здесь.
Я разложила их все на полу комнаты. Фотографии она вряд ли использовала для прослушиваний. Снятые в естественной обстановке, с размытым изображением настоящая ярмарка цветов. Ее волосы разных оттенков и длины, на лице разные улыбки милые, скромные, ее смеющейся. Я уже видела эти фотографии, но теперь посмотрела на них в новом свете, стараясь понять. Здесь ее руки лежали на плечах очень знакомых девушек, на следующей она гримасничала с ними на пожарной лестнице, на этой позировала с извивающимся котом в серую полоску.
Я подняла последнюю фотографию и всмотрелась в кота. Белый живот. Белые лапки. Описание соответствовало объявлению старушки.
Еще внутри лежали корешки от билетов в клубы, на фильмы и спектакли. Я знала все истории. В самом низу коробки лежал четырехлистный клевер в пакетике. Я вспомнила, она рассказывала мне, как нашла его в Центральном парке. Она была так удивлена этому, как будто магия отметила ее в этом огромном пространстве зеленой травы. А теперь магия или что похуже перенесла его сюда.
Как только я пыталась найти этому нормальное объяснение, мое тело пробирала та же жуткая дрожь, поднимающаяся от пальцев ног до макушки пронзительная мысль, что не стоит этого делать.
Не надо.
На пожарной лестнице раздался какой-то шум не от построившей гнездо голубки, не от ветра, а от чего-то более призрачного и нерешительного. Но мне было плевать. Мною овладели эмоции, и я больше не могла смотреть на все эти предметы и пытаться соединить точки. Я оттолкнула шкаф, хотела пробраться к нише и втиснулась между батареей и стеной, чтобы убрать прежнюю Дон туда, где я могла ее избегать. Она пыталась сбежать, как и Кэтрин, и ей удалось. Все это время она вела себя смело и почему-то не хотела, чтобы я оказалась здесь.
Когда я просунула внутрь руку, мне показалось, будто ко мне из верхнего ящика ее шкафа на Блу-Маунтин-роуд тянулась другая.
Я выбралась на улицу уже в темноте, почти ночью. Кабинет мисс Баллантайн был заперт, поэтому я не могла воспользоваться ее телефоном. И не хотела просить телефоны у других девушек.
Я не думала, что будет легко найти телефон-автомат. Но несколько раз повернула и увидела на углу серебристую будку с древним обклеенным листовками липким аппаратом. Подняла трубку и с удивлением услышала гудок. Для монет самая настоящая прорезь, и за местные звонки требовалось заплатить двадцать пять центов как во время маминого проживания здесь.
Но мой звонок не считался местным. Я на всякий случай засунула все четыре четвертака, нажала на кнопки и услышала гудок.
Мама никогда не отвечала на незнакомые номера, но я подумала, кто-нибудь из домашних ответит на домашний телефон, установленный на желтой кухне. И оказалась права. Мне ответила Даниэла уж она вряд ли бросит трубку. Мне повезло.
Дай мне поговорить с моей мамой, попросила я ее. Передай ей трубку.
На другом конце линии послышалась суета, когда она поняла, что это я звонила с неизвестного номера, это действительно я. Столько помех.
Когда она, но не мама, снова ответила, ее голос звучал серьезно.
Как ты вообще звонишь? спросила она. Я не понимаю.
По телефону-автомату.
О господи, сказала она. Шэр, иди сюда. Она говорит, что она Бина. Звонит из я даже не знаю откуда. Хочет поговорить с мамой.
Не давай маме телефон.
Алло? сказала я.
Я услышала на заднем плане Шарлотту.
Если это действительно она, скажи, пусть проваливает.
Я не могу так сказать.
Скажи, пусть проваливает и никогда не появляется.
Даниэла вернулась. Замешкалась и произнесла тихим голосом:
Проваливай, услышала я ее сквозь помехи. Навсегда.
И она повесила трубку. У меня закончились четвертаки, но звук в трубке не исчез.
Скажи, пусть проваливает и никогда не появляется.
Даниэла вернулась. Замешкалась и произнесла тихим голосом:
Проваливай, услышала я ее сквозь помехи. Навсегда.
И она повесила трубку. У меня закончились четвертаки, но звук в трубке не исчез.
Я потеряла счет времени. На неделе комендантский час наступал раньше, и я должна находиться в своей комнате, а не слоняться по улицам. Надо было
Мисс, произнес кто-то. Вам нужна помощь?
До этого меня на улице как-то не замечали, не предлагали помощь. Город не должен быть таким. Такого мне мама не рассказывала.
Я протолкнулась мимо них женщины в черном, еще двух женщин в черном; здесь все носили черное, словно надеялись исчезнуть в ночи. А потом это произошло. Я оказалась одна. Перестала быть самой собой. Стояла у фонаря, покачиваясь. Мне нужно было на что-то опереться. Я с ногами забралась на канализационную решетку. Не могла вспомнить, в какой стороне «Кэтрин Хаус», сколько поворотов я прошла, сколько перекрестков, знаков «Стоп», что делала, куда положила ключи.