Но я все стояла и стояла. Он находился по ту сторону стекла, я это чувствовала.
Я иногда не понимаю искусство, услышала я за своей спиной. В смысле, почему всегда обнаженные девушки? Мы настолько особенные, им мало деревьев?
Меня выбил из колеи ее низкий голос.
Я повернулась.
Моне стояла на одной ноге на пожарном гидранте. Спрыгнула и, подойдя ближе, погрузила пальцы в волосы. Сегодня светлые. Ее голые руки мерцали на солнечном свету. И любой художник запечатлел бы их, мускулистые и изогнутые, несмываемой блестящей краской. Интересно, каково быть ею?
Я хотела изобразить гнев, что она нашла меня здесь предъявить ей это, выбить ее из колеи, потому что она точно шла за мной от самого дома. Ей пришлось бы.
Но мне понравилась эта мысль. Что она следила за мной.
Она подошла к стеклу, и теперь мы смотрели внутрь бедро к бедру, плечо к плечу.
Какая твоя любимая? спросила она.
Они все казались мне размытым пятном. Повсюду соски, животы и вытянутые носки. У всех девушек на картинах темные волнистые волосы, а в них рука. Это легко могла быть одна и та же девушка.
Моне прищурилась. От дыхания на стекле появилось облачко в виде полумесяца, снятого с неба и улегшегося набок.
Мне нравится вот та огромная посередине, сказала она. На ней она хотя бы не выглядит мертвой на этом отвратительном диване в клетку.
Мое внимание привлекло слово «диван», и я начала рассматривать его, а не нарисованную девушку. Отвратительный диван в клетку коричневый, прорисованный таким образом, что сам напоминал сгорбленное создание, заплесневелое и пушистое, подстрекнул воспоминания. Подлокотники высокие, подушки продавлены. Возможно, я где-то его видела.
Моне, наверное, подумала, что я специально игнорирую ее вопрос.
Не будь такой чувствительной, сказала она. Тебе же всегда так говорят, верно?
Мое внимание привлекло слово «диван», и я начала рассматривать его, а не нарисованную девушку. Отвратительный диван в клетку коричневый, прорисованный таким образом, что сам напоминал сгорбленное создание, заплесневелое и пушистое, подстрекнул воспоминания. Подлокотники высокие, подушки продавлены. Возможно, я где-то его видела.
Моне, наверное, подумала, что я специально игнорирую ее вопрос.
Не будь такой чувствительной, сказала она. Тебе же всегда так говорят, верно?
Я кивнула, потому что так и было. Я была наивной, чувствительной, слишком неуверенной в своем теле. Она меня не знала, но знала это.
Ты меня преследуешь?
Я попыталась улыбнуться.
Она пожала плечами.
Это ты вызвала копов. Возможно, думала, что знала то, чего не могла знать. Потому что не должна.
После ее слов улица, залитая солнечным светом, как будто на мгновение потемнела. Я услышала свист ветра, словно вернулась в тот сад, стояла на земле у могилы на коленях, куда не мог дотянуться город. Под ногтями земля. Я тут же это заметила и попыталась ее выковырять, но она застряла глубоко.
Здесь ты столкнешься с тем, что покажется тебе не совсем логичным. Но не пытайся найти этому объяснения, твой мозг слишком маленький для этого. Так что прекрати сопротивляться.
Под ногтями застряла земля, и я представила, как она, мягкая и темная, просачивается в кровь и оскверняет меня.
Так почему мы здесь? спросила Моне, обведя рукой пустую галерею. Хочешь что-то прикупить, чтобы оживить свою крохотную комнату?
Я фыркнула.
У меня пятьдесят три доллара.
Только я собралась сказать что-то еще, как увидела его. Я увидела его.
Он стоял там, где в прошлый наш визит находилась склизкая скульптура. Его тень была шире, но такой же высокой. Все та же бородка. Я ее помнила, как и кое-что еще. Когда я прикоснулась к скульптуре, он не просто накричал на меня, но и оттолкнул от нее, отчего я упала на пол, бетонный, твердый и холодный. Это встревожило мою маму, и они начали ссориться, после чего нас вскоре вывели из галереи, без денег в руках. А он кричал нам вслед, что она жадная еврейская шлюха, раз пришла сюда просить денег, когда годами не отвечала на его звонки. Я заткнула уши, пока мы не перешли на другую сторону перекрестка и снова оказались в цветах, подальше от него и в безопасности. Но не это я поняла, когда увидела его там.
Я осознала, что в итоге ничего не хочу от него.
Этому меня научила мама. Как я могла забыть?
Было слишком поздно. Он смотрел в окна прямо на меня.
Моне не обращала внимания на моего отца, хотя он единственный находился в галерее, прямо там. Она смотрела только на картины.
Сколько ты готова поставить на то, что их написал тот чувак? спросила она. Я спорю на двадцать баксов, что это он. Если выиграешь, у тебя будет семьдесят три бакса. Ну же, пойдем внутрь. Посмотрим.
Не стоило мне сюда приходить. Вот о чем я думала. Не стоило идти по улице из цветов и папоротников, зная, куда она меня приведет. Не стоило приходить. Надо прямо сейчас развернуться. Не стоило встречаться с этим человеком. Надо уходить. Мама хотела бы этого.
Моне схватила меня за руку. И направлялась к стеклянной двери. Открыла ее и толкнула меня внутрь, не успела я даже запротестовать.
Галерея представляла собой сжатое помещение на первом этаже. Теперь оно казалось меньше, чем много лет назад. Все стены белые. Потолок тоже. Пол серый и твердый, каким я его и помнила. Наружные трубы тоже выкрашены в белый. Двери белые. Никакой мебели, кроме стола и единственного стула, и те тоже белые.