Она стояла на страже между мной и столом.
Прости, сказала я. Я забыла.
Зуд прекратился. Спрятанная за поясом расческа теперь просто колола кожу восхитительное ощущение.
Гретхен пригладила салфетку и собралась отойти, как я ее спросила:
Откуда ты все это знаешь? Кто тебе рассказал?
Кэтрин, ответила она. Я тут же подумала о мисс Баллантайн и телефонном звонке.
Но Гретхен не имела в виду ничего странного. Она подняла книгу даже сейчас она держала ее в руках, припрятав за спину. Ее золотая обложка была сшита из шелковисто-блестящей ткани. Многие уголки страниц загнуты.
Кэтрин записала все подарки, что ей дарили, отметила она.
Серьезно? спросила я. В этой книге?
Она кивнула, на щеках выскочили красные пятна.
Кэтрин де Барра, повторила я, спиной ощущая ее фотографию. Это ее книга? Откуда она у тебя? Можно глянуть?
Ни в коем случае, ответила Гретхен. Это ее личный дневник. Но если тебе интересно, откуда этот веер, то из имперской Японии. Его привез ее отсутствовавший четыре месяца отец. Он вернулся с ним домой в декабре 1917 года. Она закрыла глаза, словно выискивала в памяти точную дату не сказать, что я хотела ее услышать. Тринадцатого. В четверг. Она думала, он бросил ее умирать в этом доме, одну. Она ждала у этого окна, наблюдала за воротами.
Она показала на фойе, на витражное окно возле входной двери, перед которым поместилась бы девочка, выглядывающая в осколок голубого стекла или зеленого, золотого, красного в зависимости от роста.
Что ты знаешь о ее смерти? вопрос вырвался прежде, чем я поняла, что хочу его задать.
Кэтрин? вмешалась Харпер, уголки ее рта дрогнули.
Мисс Баллантайн упоминала что-то про «инцидент»?
Гретхен покачала головой. Она знала и не собиралась рассказывать.
Мы же можем об этом говорить, разве не так? спросила я. Вы знаете, что случилось?
Харпер округлила глаза. Сидящая на диване девушка подскочила.
А ты не знаешь? спросила Харпер. Сделала паузу. Ты знаешь про крышу? Твоя мама в смысле, она, наверное, тебе рассказывала.
Лейси кивнула.
Если ее мама действительно жила здесь восемнадцать лет назад, то знала бы.
По моей спине поползли мурашки. Я кивнула. Она рассказывала. Я действительно знала. Просто таким образом проверяла. Конечно же, я знала.
Я не сдержалась и посмотрела на портрет. Моне подошла к нам. Она была высокой, выше меня, поэтому, оказавшись у каминной полки, она возвышалась над ней на целую голову и плечи и находилась на уровне ног Кэтрин.
Моне стояла достаточно близко, так что могла бы прикоснуться к стеклу. Мне хотелось спросить, изменилась ли Кэтрин на этой фотографии с тех пор, как она начала на нее смотреть. Растягивался ли в этот момент, прямо у нее на глазах, ее рот в зловещей улыбке. Хотелось понять, видела ли это только я.
Но Моне не казалась удивленной или напуганной. И тогда я поняла. Она не видела, как двигалась фотография. Только я.
Все это время я старалась избегать этого, но теперь должна была увидеть.
Губы Кэтрин вытянулись в строгую линию, как линейка. Она не улыбалась. Возможно, улыбки никогда и не было. Сцепленные руки лежали на коленях. Я понимала, что надо забыть о ней.
Но все равно пришла в движение. Можно было и не шевелить ногами меня словно тянули за веревку. Катили на тележке. Не успела я понять, как, но уже оказалась у полки, оттолкнула Моне и заняла место по центру. Подняла голову. Кэтрин больше не хмурилась. Ее глаза казались глубокими черными безднами, совершенно безмятежными. Рот расслабился и приоткрылся, показывая зубы. Никакого тумана все чисто. На ее слегка сером лице появилась новая неоспоримая улыбка, безжалостный луч света, падающий точно на меня.
Мои уши перестали слышать.
Я видела саму Кэтрин де Барра. Фотография внутри рамки пошла рябью, слегка размылась, когда она сменила позу на стуле. Она оказалась ближе к рамке, ближе к стеклу. Села так, чтобы я могла получше ее рассмотреть. Увидеть, что было на ее руке.
Из-под пальца проглядывал темный предмет и так ослепительно мерцал, что мне показалось, я могу дотянуться сквозь стекло и время и снять его.
На фотографии на ее палец надет черный опал, тот самый. Вот откуда восемнадцать лет назад взяла его мама из этого дома.
Черные опалы красивы, но некоторые мифы гласят, они символизируют жестокость, могут быть даже проклятыми. Они настолько же блестящие и милые, насколько злые и дурные. Я все прочитала о них и нисколько не верила словам об их плохих сердцах. Люди были безграмотны, боялись. Я держала в руках один, прикасалась к нему, даже один раз примерила и знала, что он хороший. А еще я читала, что нет похожих двух таких опалов, как и отпечатков пальцев. Перед тем как закопать, мама достала его из ящика, где он лежал среди самых ее уродливых трусов. Она развернула голубую косынку, надела его при мне на безымянный палец к обручальному кольцу и сказала, что сегодня она жива благодаря ему что не нужно об этом забывать.
Я не забывала. Запечатлела это в памяти. Иногда, даже после нашего отъезда, опал снился мне.
Поэтому я узнала бы его где угодно. Я поднесла палец к стеклу, и Кэтрин де Барра, находившаяся по ту сторону, потянулась ко мне. Ее глаза вспыхнули и словно окрасились в тысячи разных цветов. Чернота ее радужек всего лишь уловка, внутри было все.