Глаза домны Лобы весело блестели, складки нарядного шелкового платья скрывали располневшую фигуру, и она сейчас не казалась она действительно была прекрасной дамой, достойной поклонения. И другие тоже так преобразились, что впору было подумать о волшебстве.
Во дворе уже все приготовили. Солнце закатилось, унеся с собой тепло, поэтому по обеим сторонам лестницы, ведущей в донжон, разложили костры, над входом укрепили факелы, а внизу, прямо на земле, на расстеленных плащах и одеялах, сидели в ожидании солдаты гарнизона с женами и детьми, слуги и поселяне всего с полсотни народу. Для капитана и дам поставили складные кресла на широкой нижней ступени.
Лютгеру стало не по себе. Он опасался, что его не самый сильный голос потеряется в пространстве, что от ночной прохлады отсыреют струны, но отступать было некуда. Священник, сославшись на необходимость читать вечерние молитвы, удалился; дамы уселись; пора было начинать. Новоявленный миннезингер приветственно взмахнул рукой и поклонился, что вызвало горячие рукоплескания публики. Только несколько мужчин и женщин (один в синей одежде), стоявшие поодаль, у ворот, куда свет костров не доставал, ничем не проявили своего восторга. Что-то монсеньор епископ говорил о синем цвете но сейчас было не до того.
Припомнив, как ведут себя настоящие менестрели, он, прикрыв глаза, проверил исправность своего инструмента, потом обвел взглядом круг ожидающих лиц и произнес как мог велеречиво:
Добрые мужи и жены прекрасной долины Монтальи! Песням, кои были сложены искусными мастерами южных земель, несть числа, и даже самый памятливый певец не может знать их все. Но и в той стороне, где я вырос, звучат песни, также и на языке латинском, для вас понятном. Одна из них кажется мне весьма подходящей в качестве благодарности за чудесную трапезу, устроенную хозяевами сего дома. Послушайте же слова жареного лебедя!
Слышанная в юности нелепая выдумка гуляк-вагантов произвела нужное действие: люди понимали не все, сказанное на кухонной латыни, но достаточно, чтобы, с комментариями исполнителя, оценить изящество шутки. Ободренный успехом, Лютгер перешел к теме нравоучительной:
Был я молод, был я глуп, был я легковерен,
В удовольствиях мирских часто неумерен
Слушатели постарше согласно кивали головами, младшие просто подхватили ритм и хлопали в ладоши. Дело пошло на лад.
Петь о любви он не рискнул: и устав Ордена этого не позволял, и (что сейчас было важнее) миннезанг немецкий был гораздо грубее и проще, чем привычные здешнему народу кансоны. Зато он рискнул, для услаждения слуха воинов, исполнить пару песен о крестовых походах, слышанных им, на языке франков.
На этот раз восторги слушателей были менее единодушными. Капитан вздохнул и высказался в том духе, что славные времена миновали, эна Лоба смело заявила, что мужчинам лучше не ходить неведомо куда и зачем, солдаты хмурились, а лица поселян в свете костров казались каменными масками, выражение которых мог бы истолковать лишь тот, кто посвящен в тайну их душ. Группа у ворот бесшумно удалилась, словно растаяла в ночи.
На этот раз восторги слушателей были менее единодушными. Капитан вздохнул и высказался в том духе, что славные времена миновали, эна Лоба смело заявила, что мужчинам лучше не ходить неведомо куда и зачем, солдаты хмурились, а лица поселян в свете костров казались каменными масками, выражение которых мог бы истолковать лишь тот, кто посвящен в тайну их душ. Группа у ворот бесшумно удалилась, словно растаяла в ночи.
Исправляя свою оплошность, Лютгер все-таки запел о любви, и, когда настал час гашения огней, народ разошелся довольный и веселый, многократно благодаря мастера за доставленное удовольствие.
Сам Лютгер, добравшись до своей каморки, никакого веселья не испытывал. День прошел не зря он разведал обстановку, убедился, что не все здесь ладно; но ему также стало ясно, насколько непростую задачу он взвалил на себя. Как отделить агнцев от козлищ, если в этом замкнутом мирке, живущем по своим законам, все люди одновременно и искренни, и скрытны? Оставалось надеяться, что встреча с отцом Теобальдом, о которой они условились за обедом, чем-то поможет.
Тяжко вздохнув, рыцарь прочел, кроме обычного «Pater noster», еще «Te deum laudamus» во искупление греха мирского пения, улегся на солдатскую лежанку и мгновенно заснул. Последнее, что мелькнуло в его сознании, был образ смуглой девчонки с черными прямыми волосами, весело бегущей по зеленому склону.
2
Домик священника, точно такой же, как прочие жилища Монтальи, стоял в полусотне шагов от церквушки. В качестве сада ему служили две старых кривых груши-дички да пышный куст шиповника у порога. Поодаль с независимым видом паслась белая коза на длинной привязи.
И внутри тоже все, как у всех: четыре стены, посередине квадратный очаг, на закраине расставлена кухонная утварь, над ним колпак на четырех столбиках, для выхода дыма. Четыре число устойчивости. Сколько веков стоял этот дом, сколько еще простоит? Эх, если бы все остальное в мире было столь же незыблемо
Отец Теобальд встретил Лютгера приветливо, усадил на скамью с резной спинкой у окна, забранного пластинами слюды. Из двух других окон рамы, затянутые бычьим пузырем, по летнему времени были вынуты и стояли в углу. Обстановка вполне соответствовала идеалу евангельской простоты: грубый стол, пара табуреток, узкое ложе с плоской подушкой, в ногах скромный сундучок для одежды. Только скамья (похоже, принесенная из церкви), письменный прибор и стопка книг на столике под окном указывали на особый статус обитателя. Да еще часослов в красивом переплете на церковном аналое в уголке.