Не вышло не успел он исследовать узлы на тонкой серебристой верёвке, как вернулась Хаэльдис, ведя в поводу пожилого мерина гнедой масти, запряжённого в старую-престарую тележку. В тележке горой навалена была свежесобранная брюква, даже землю толком не обтрясли.
Поселяне, жадюги, за брюкву содрали, как за лучшую пшеницу, пожаловалась девчонка, утирая вспотевший лоб. Пёстрое перо по-прежнему каким-то чудом держалось у неё в волосах. Сиди смирно, золотенький, буду чары наводить. Дёрнешься хоть разок худо будет, ой, худо!
Эварха счёл за лучшее не дёргаться. Мало ли, что у неё на уме А Хаэльдис, привязав мерина у щербатой стены, принялась раскладывать вокруг пленника пучки сухих трав, косточки, камушки и связки разноцветных ниток. При этом она шептала что-то на непонятном языке, прищёлкивала пальцами, постукивала камушками, и Эварха сам не заметил, как на него навалилась тяжкая, неодолимая дремота. Он разом спал и не спал, всё видел, всё слышал, ощущал, но не имел силы пошевелиться. Даже думать и то толком не мог.
Хаэльдис шептала долго, а как закончила сняла с пленника верёвки.
Ну вот, не утечёшь ноне, золотенький Поехали, покамест чары свеженьки! Давай-давай, не то ущучат нас, кто к князю попадёт, того и костей не найдёт! и прибавила ещё какое-то слово, от которого Эварху словно вздёрнуло на ноги.
Повинуясь командам Хаэльдис, он взгромоздился на тележку, девчонка села рядом, причмокнула, и мерин равнодушно потащился по кочкам. Деревня осталась позади, и вскоре они выехали на оживлённый тракт, ведущий к видневшемуся вдалеке городу.
Повозки, гружённые разнообразным товаром, влекомые медлительными чёрными волами; гикающие верховые; вереницы крестьян и крестьянок, тащившихся по вытоптанным обочинам, какие-то паломники, нищие, бродячие торговцы; старая тележка с брюквой очень быстро затерялась в этом потоке.
Мрачноват был, если честно, этот поток, даже очень. Редко на ком мелькнёт добрый плащ или хотя бы справная рубаха. Да и, судя по лицам, народ здесь скорее привык к бедам и несчастьям большинство угрюмые, словно пришибленные. Местность справа и слева от дороги тоже не располагала к идиллическим мыслям домишки попадались мелкие, низкие, тесные, не сравнить с тем же Игнисом. Там простой народ, насколько помнил ловец, отнюдь не бедовал.
Сам же Эварха только и мог, что тупо таращиться на мелькающие лица и ступицы колёс, зато Хаэльдис, кажется, немного расслабилась. Откинулась на прикрытую мешковиной брюкву, достала из заплечного мешка осколок мутного зеркала.
Глянь, золотенький, какие мы красавы! Эльфью кровь твою княжьим ищейкам не учуять, глянь!
Эварха с трудом перевёл взгляд. В осколке отражались две на редкость несимпатичные рожи чумазые, одутловатые, красные от солнца и браги; пегие волосы у мужчины встрёпаны, у женщины повязаны нечистым платком. Ловец не сразу даже понял, кого он там на самом деле видит.
Хороши вышли, а? Хаэльдис игриво ткнула его острым локтем. На вот, поешь пока. А то непонятно, что впереди-то ждёт.
Она сунула ему в руку чёрствую горбушку, сама с энтузиазмом вгрызлась в другую.
Нищево у этих пощелян не допрощишшя! сокрушалась она с набитым ртом. Шухарей продали задорого
К городу они подъехали, когда уже вечерело. Ворота ещё стояли открытыми, однако повозки перед ними сгрудились, мешая друг другу, возчики и торговцы отчаянно ругались, пихались, лезли вперёд никто не хотел оставаться ночевать под стенами.
Хаэльдис, завидя столпотворение, свернула на обочину. Мерин невозмутимо тащил тележку по траве, распугивая устраивающихся на ночлег паломников и нищих вслед неслась отборная ругань, но деву это не смущало. Одной рукой удерживая вожжи, другой она извлекла из-за пазухи глиняную флягу, зубами выдернула пробку и щедро плеснула Эвархе на грудь домашним самогоном.
Вот и славно!..
Ловец не имел сил сопротивляться и покорно вдыхал пары самогона, чувствуя, как начинает кружиться голова.
Вот, золотенький, ты уже и лыка не вяжешь!
Тележка, переваливаясь, подкатила к воротам с другой стороны, где пропускали пеших. Хаэльдис спрыгнула на землю, повела мерина в поводу, нещадно толкаясь.
Эй, ты! Стоявший у ворот стражник замахал руками. Куда прёшь, сущеглупая? Иль не видишь, с повозками туды! Туды, я сказал!
Ой, да разве ж это повозка, миленький! заголосила девчонка, удивительно точно копируя деревенскую бабу. Это не повозка, это гроб ездячий! А в нём смертушка моя спит, нализался по дороге, где только успел, скотина эдакая!..
В толпе, начавшей было возмущаться, раздались смешки, кто-то крикнул:
«Сама ты дура, видала небось, за кого замуж шла!»
Хаэльдис всё так же решительно расталкивала пеших, пробиваясь к воротам и не переставая голосить.
Ой, миленький, не погуби, да не проехать мне в те ворота до заката! Да как я с этим пьянчугой-то в чистом поле останусь, оберут меня, бабу, снасилят!.. Не погуби, пропусти несчастную!
Пошла вон, дура!
В толпе заругались и затолкались, и тут Хаэльдис, почти добравшаяся до ворот, применила военную хитрость.
Да разве ж я без понимания, да разве ж я не вижу, что люди тут с утра давятся!.. Эй, народ, кто пропустит меня, довезу до Нижней площади за так, лезьте на повозку! Только доблестному стражу пошлину не забудьте!