Я вернулась домой, где Уэсли встретил меня своим радостным щебетанием. Он неизменно радовался и открыто выражал свои чувства, когда я возвращалась даже из короткой поездки. Он чирикал, цокотал, долго и пространно кричал, рассказывая мне о чем-то, и даже слегка шипел, вспоминая, видимо, нечто малоприятное, что произошло за время моего отсутствия, например, если его кормил кто-то, кроме меня. В таких случаях он смотрел на место, где стоял кормивший его человек, и шипел. Если он в мое отсутствие спал, то обычно вспрыгивал на свой насест и вставал в позу ласточки, вытягивая назад одну ногу и крыло.
Поскольку записывающее устройство все еще было у меня при себе, я вставила в него свежую кассету и оставила работать, а сама принялась отвязывать Уэсли. Он тут же начал носиться по всей комнате, комментируя все вокруг. Он почти всегда выражал свое мнение по поводу всего, что его окружало.
Ну что, птица-говорун, сказала я, поболтаешь о чем-нибудь для доктора Пэнфилда?
Уэсли взлетел на карниз, потом перебрался на мою кровать и стал осматривать каждую складочку, пытаясь найти что-нибудь интересное. Может, получится вон в ту целиком залезть? Он просунул голову в большую складку. Нет, тело все равно не помещается. «И-и-и, И-и-и!» прокричал он, взмыл в воздух и набросился на свою личную подушку. Я присела на край кровати, и он с интересом перевел взгляд на меня.
Вж-ж-ж-ж-у-у-у-у! крикнул он (этот тихий крик многим напоминал звук, издаваемый ножовкой), прося журнал.
Хочешь журнал, Уэс? уточнила я.
Чирик-чирик! значит, «да».
Ладно, держи.
Он тут же начал раздирать его на кусочки. Через некоторое время ему это надоело, он захотел на ручки и подошел ко мне с тихим, едва различимым щебетаньем. Записывающее устройство, тем временем, все еще работало. Мы тихо переговаривались с Уэсли, а звуки, издаваемые им, попадали на пленку. Потом он забрался ко мне на руки и уснул, как всегда, на животе, свесив ноги и уложив голову в мою левую ладонь. Я гладила его по загривку и почесывала за ушами, а он издавал звуки столь тихие, что я их толком не слышала лишь чувствовала рукой движения его диафрагмы. Я отвечала ему с почти той же громкостью и мягкостью, давая понять, что слышу его.
Вж-ж-ж-ж-у-у-у-у! крикнул он (этот тихий крик многим напоминал звук, издаваемый ножовкой), прося журнал.
Хочешь журнал, Уэс? уточнила я.
Чирик-чирик! значит, «да».
Ладно, держи.
Он тут же начал раздирать его на кусочки. Через некоторое время ему это надоело, он захотел на ручки и подошел ко мне с тихим, едва различимым щебетаньем. Записывающее устройство, тем временем, все еще работало. Мы тихо переговаривались с Уэсли, а звуки, издаваемые им, попадали на пленку. Потом он забрался ко мне на руки и уснул, как всегда, на животе, свесив ноги и уложив голову в мою левую ладонь. Я гладила его по загривку и почесывала за ушами, а он издавал звуки столь тихие, что я их толком не слышала лишь чувствовала рукой движения его диафрагмы. Я отвечала ему с почти той же громкостью и мягкостью, давая понять, что слышу его.
Ранние утренние часы всей следующей недели я провела, записывая звуки сипух у кофейни «La Costa». Птенцы уже начали делать короткие перелеты до ближайших деревьев, иногда оставаясь там на целый день. Теперь посетители вдруг заметили сов и начали спрашивать о них Джона. Эти крохи были так прекрасны, что днем стали собирать небольшие группки любителей наблюдать за птицами. Однако с двух до пяти часов утра они были мои и только мои.
Поскольку малыши научились летать, за ними стало трудно следить из машины, и я впервые решила из нее выбраться во время записи. Я старалась не совершать резких движений, двигалась медленно и аккуратно, и, как ни странно, сова-мать не стала мне угрожать возможно, считала, что ее птенцы в этом возрасте уже должны быть способны за себя постоять. Я заметила, что отец семейства явно сдавал у него кончались силы, он выглядел очевидно нездоровым. Он все еще охотился без передышки, вынужденный таскать еду птенцам; разница была лишь в том, что теперь они по-настоящему нападали на него каждый раз, когда он приносил к башне очередную мышь. Они уже почти доросли до его размера, так что ему было трудно отбиваться. Он уже не мог тянуть такую лямку.
Я подумала о пакете с замороженными мышами, лежавшем у меня дома на холме неподалеку. Я не могла спокойно стоять и смотреть на то, как он, истощенный и измученный, раз за разом приносит в гнездо еду, только чтобы подвергнуться очередному групповому нападению своих детей. Он был предан им до конца и выкладывался тоже до конца.
Я съездила домой, вытащила из морозильника пакет с мышами и разморозила достаточно, чтобы хватило всей семье примерно на сутки. Хоть папа-сова передохнет, подумала я. Вскоре я уже снова была на парковке с пакетом мышей в руках. Если забрасывать мышей по одной на крышу, то птенцы явно смогут получить свою норму и насытиться, а у несчастного самца появится, наконец, хоть один выходной. Я взяла одного грызуна, размахнулась и бросила. До крыши башенки он не долетел катастрофически у меня всегда было плохо с такими вещами. Я пробовала снова и снова, но руки мои сильнее от этого не становились.