Коновал покосился на Василису, выпил стаканчик и закашлялся. Василиса пихала ему уже в руки кусок булки.
Закусите вот скорей булочкой. Трудно оно после вчерашняго-то проходит. Булочка чистая, давеча только к чаю брала, добавила она.
Чистая! Поди уж опакостила. Потому это ваше самое любезное дело, сказал коновал, но взял кусок булки, понюхал его и начал жевать.
Огурца-бы вам солененького Огурцом-то оно лучше, да я-то, дура, забыла.
Известно дура. А то кто-же?
Василиса замолчала и продолжала убирать комнату. Коновал сидел на постели и смотрел как мелькали её голые, полные локти, как изгибался стан. От выпитого вина в голове его сделалось легче. «А ведь баба-то важнец! Вишь сдобья-то сколько!» подумалось ему и он осклабился. «И работящая какая! Так шаром и катается».
Василиса, хочешь я в тебя эту змею впущу? сказал он наконец, указывая на подоконник, прищурил глаз и улыбнулся.
Заметив улыбку, Василиса приободрилась. Это была первая улыбка в разговоре с ней, со дня его переселения на квартиру.
Зачем-же, Данило Кузьмич, этакую нечесть в меня впускать? отвечала она. Мы знаем, вы люди умные, все можете, только зачем-же?
Знамо дело, все могу. Захочу, так и изсушить могу. Вот как эта угриная шкура будешь.
Я, Данило Кузьмич, к вам всей душой, а вы все этакое сулите Вчера пришли хмельные, я вас поддержать хотела, а вы сейчас в грудь Еще и посейчас больно
Знамо дело, все могу. Захочу, так и изсушить могу. Вот как эта угриная шкура будешь.
Я, Данило Кузьмич, к вам всей душой, а вы все этакое сулите Вчера пришли хмельные, я вас поддержать хотела, а вы сейчас в грудь Еще и посейчас больно
Так тебе и надо Ништо, не суйся! и коновал снова улыбнулся Садись, что словно верстовой столб стоишь! прибавил он.
Василиса так и зарделась от радости.
Ничего, постоим, сказала она и села на стул.
Ты вдова?
Вот уж третий год вдовою. Муж был солдат, да на работах убило. Стену валили, стеной-то его и придавило. Не знаю, где и похоронен.
Дети были?
Нет, детей не было. Да и слава Богу, а то куда-бы я с ними теперь.
Вишь локти-то как у тебя исцарапаны, заметил коновал. Поди, все полюбовники обхватали?
Нет, Данило Кузьмич. Что вы это?.. Видит Бог, нет Я с полюбовниками не вожусь. Потому уж ежели сойтиться с человеком, так не на один день, не на месяц. Я себя соблюдаю, отвечала Василиса, потупилась и начала теребить руками передник.
Ну вот, толкуй тут! сказал он, замолчал и начал её рассматривать. Она была баба белая, полная, румяная то, что называется кровь с молоком. До сего времени коновал совсем не обращал на неё внимания, но теперь она ему понравилась. Кроме лица, ему нравились в ней и её безответность, тихий и кроткий характер. Он встал с постели, прошелся несколько раз по комнате, выпил еще стаканчик водки, подошел к Василисе, ткнул её под мышку и спросил:
Щекотки боишься?
Как-же нашей сестре не бояться? Ведь щекотно, отвечала она, вся съежилась и захихикала.
Ну, ну, сиди смирно. Вишь жиру то нагуляла, словно коломенская купчиха! сказал он, хлопнув её по спине, и сел с ней рядом.
Она немного отодвинулась. Сердце у неё так и стучало, лицо горело.
Что рыло-то воротишь? Аль не люб?
Зачем воротить, мы завсегда к вам с почтением, потому вы умные, прошептала Василиса.
Коновал обнял её.
Весь этот день Василиса пробыла у коновала; два раза бегала за водкой, два раза ставила самовар и пила с ним чай.
Василиса переселилась к коновалу, но переселение это совершилось не вдруг. Сначала в его комнате на стене появилось её новое платье, на том основании, что у неё в комнате чугунка дымит, потом был поставлен сундук, так как он почему-то мешал гладить белье и наконец появилась кровать с подушками в ситцевых наволочках и в углу был повешен образ со стеклянной лампадкой. Положение её в отношении коновала, однако, нисколько не изменилось к лучшему, а даже ухудшилось. Проблески ласки проявились только на один день, и он по-прежнему стал обращаться с ней грубо и сурово и даже отымал у неё себе зарабатываемые ею деньги. Когда-же она не давала, то он и бивал её. Василиса втихомолку плакала.
Коновалу она, впрочем, очень нравилась, и он часто хвастался ею. За глаза он её звал «своей беззаконницей».
Посмотри-ка: какова у меня беззаконница-то! просто кровь с молоком, говаривал он кому нибудь в трактире.
Прозвание «беззаконница», данное ей коновалом, так и осталось за ней навсегда. Весь околодок звал её этим именем, но только за глаза, в глаза же звал Василисой Тимофеевной и, по коновалу, оказывал даже некоторыя почести. Одному только дивились все: как такая красивая, молодая баба связалась с таким плюгавым и ледащим мужиченком, как коновал.
Ведь ни красы, ни радости в нем. Так слюной перешибить. Просто мразь говорили мужчины; женщины же решили, что он безприменно приворожил её каким-нибудь зельем.
Между тем как соседи переколачивали о Василисе и её сожителе, Василиса жила надеждами, что коновал изменится в обращении с ней к лучшему. К лучшему, однако, он не изменялся, а делался всё хуже и хуже. Она уже начинала каяться.
«Вот не было печали! Всё жила и горя не знала, так попутал бес связаться с человеком» думала она часто, но бросить коновала всё еще не могла. Она любила его.