И последнее, что делают люди частично опорожняют трюм. Записки тех, кто пожелал послать в далёкий космос только слова.
Клипер скользит над планетой.
Брод смотрит в иллюминатор. Солнце этого мира вылизало его кожу до глянца.
Контейнеры и корзины летят вниз. Мусор надежды. Сокровища мертвецов с меткой креста.
Кто-то говорит: аминь.
Он врывается в дом, ударяется о край тумбочки, но не замечает этого. Бобо в гостиной. Слева от двери. Но сначала его взгляд ловит другую картину.
В разбитом окне что-то торчит: чёрное, цилиндрическое. Сустав лапы исполинского насекомого? Срубленный ствол дерева?
Потом он видит клапан, судорожный изгиб какого-то пускового устройства Баллон уже мёртв, ему нечего больше отдавать. Он не сочится ядом, он брошенный на пол окровавленный нож.
Лишь потом Брод узнает кошмарные подробности, горсть колючек и лезвия болезненных воспоминаний: о второй волне бомбёжки, парапланах Изгоев с затаившими ужасное дыхание баллонами, сбросе химических монстров, наполненных смесью хлора с фосгеном дикая аллюзия на ипрские события, когда за несколько минут немцы выпустили на свободу почти сто семьдесят тонн хлора
Это будет потом. В жизни ПОСЛЕ.
Брод опускается на колени.
Бобо мертва.
Слова теперь имеют объём. И плотность. Умирающие на губах, но не требующие жизни в звуках пухнущие в голове.
Бобо мертва. Два слова; Брод не может избавиться от них и поэтому пытается уместить в себе. Он задыхается. Эти несколько секунд. Эту вечность.
Два слова занимают всё его тело, выдавливают из лёгких воздух, распирают изнутри. Но всё равно не помещаются, как бокастый чемодан в загруженном рундуке.
Он даже не может плакать сначала надо принять, поверить. Потому что придётся потом, если обманешь себя сейчас. Он знает это. Он ненавидит ожидание, почти так же, как смерть.
Он сворачивается и закрывает глаза. Тело любимой рядом. На расстоянии выдоха. Он бы почувствовал тепло её дыхания тёплое облачко, если бы она дышала.
Если бы.
В темноте больше места. Можно попробовать. Там страшно, но страх направляющие.
Бобо мертва. Он принимает это. И плачет. Тихо. Слёзы текут, сохнут, вплавляются в кожу, и тяжёлый груз слов скользит внутрь.
И тогда он открывает глаза и воет. Глаза Бобо смотрят на стену. Но уже не видят её. Возможно, что-то другое. На глазах свинцовая глазурь. Рот открыт. Глянцевая серо-чёрная кожа. Заполненные жидкостью лёгкие
Возможно, у неё был шанс выбраться. Но на виске рана. Осколок стекла? Бобо пыталась доползти до двери
Брод сгребает: эти руки, ноги, голову. К себе. Накрывает их, содрогается над ними, будто стены сырого склепа над прахом.
Приходит утро.
Такое же бездыханное и холодное. Он не ждал его. Но выбора у него нет.
Изгои отняли её у меня Я столько не успел ей сказать, столько сделать. Я испробовал всё. Спиритизм, подпольные духовидческие камеры Не одна религия или магия земли не могла хоть на секунду вернуть мне голос Бобо.
Конгломерат уже не воюет с Изгоями.
Я тоже не воюю. Только со смертью. Нет я готов молить смерть на коленях, любую из её личин: о встрече, шансе потерянном прошлом.
И поэтому вы покинули Землю?
Да.
Искать шанс?
Искать Бобо.
Что случилось при установке первого Портала?
Вы ведь знаете, Рум. Как и остальное. Вытянули это из меня во сне.
Полковник
Клай, не вмешивайся! Брод?
Хм. Я сбежал. Планеты системы Туркка оказались столь же беспомощны, даже их хвалёные монахи. Затем я нанялся на ближайшую космобаржу и попал на рудники. Я зарабатывал на билет до Пурпурной Длани пятнадцать лет
Мы летим к туманности Радужного Дерева, сказал Клай. Кто знает, возможно, там говорят, люди слышат голоса ушедших.
Я и так живу с голосами. Но, спасибо, Марселлус.
Наша последняя остановка. Перед домом.
Брод облизывает губы. Когда-то ожидание убивало его, теперь стало смыслом. Спутником.
Последняя остановка, повторяет он без выражения. Я сел на нужный корабль.
Потом дыхательное окно криокамеры закрывается, и сухой воздух с парами жидкого азота холодит кожу.
Город искалечен. Он ждёт толпу куда без неё? чтобы засвидетельствовать свои раны, травмы.
Улицы превратились в разрытые канавы. Вспоротые запястья. Дома в осколки каменных зубов. Площади больше нет, её вычерпали, и раскидали бомбы.
Но пока здесь нет зевак. Только медицинские службы и спасатели в центре котлована туда пришёлся самый большой удар. Спасать там некого.
Пролёты виадука рухнули на посёлок. Те деревья, что не смело взрывами, чёрные кряжи, залитые пеной. Но больней смотреть на одиночек, которые ещё горят, съёживаются в пламени, высасывающем последнюю влагу
Брод бросает турбоцикл у развороченного и забитого генераторного колодца. Турбина старенькой «Yamaha Royal Star 9300» продолжает выть. Едва уловимый хлорный запах повсюду, вдалеке ещё видны клубы желтовато-зелёного дыма
Сирены не зовут стонут.
Небо отвернуло своё шелушащееся гарью лицо.
Улицы обработали спиртосодержащей жидкостью, дегазаторы по-прежнему шумно кружат над руинами и стонущей землёй, стягивают и раздают атмосферную влагу поливочные шары. Тел на поверхности немного, их скрыл лом и стелящийся дым, как наводнение накрывает машины и лавочки. Наверное, так лучше.