Дальше шла стопка ее детских фотографий. Вот ей месяцев шесть, она улыбается невидимому фотографу. В другом конверте обнаружился оригинал договора об аренде квартиры, чернила поблекли, печать в углу порыжела. Договор был датирован январем 1995 года, за несколько месяцев до рождения Хэл. Шестьдесят фунтов в неделю, мамина подпись. Сумма показалась неправдоподобно низкой, даже по тем временам, и Хэл, пожалуй, рассмеялась бы, если бы ее не душили слезы.
Но плакать нельзя. Нельзя поддаваться жалости к себе. Составлять планы, думать, куда податься, она будет завтра, а прежде нужно сосредоточиться на первоочередном. Она не сможет взять все это с собой, с нее хватит возни с одеждой и другим необходимым барахлом. Значит, надо отложить стопку на выброс. А из оставшегося сделать стопку бумаг, касающихся мамы, еще одну стопку квартира и еще одну необходимые документы: паспорта, метрики, все, что может понадобиться для новой жизни. Наконец, на кровать она решила откладывать то, что имеет отношение к Корнуоллу и Трепассену, пусть и косвенное. Может, попадется что-нибудь, что укажет на связь с Вестуэями, что придаст опору под ногами, которая так нужна, чтобы выпутаться из всей этой неразберихи.
Первой на кровать полетела открытка. На обороте она была пустой, но перевернув ее, Хэл вздрогнула, так как узнала гавань Пензанса. Открытка была поделена на четыре части: внизу слева пензанская гавань, справа вверху остров Сент-Майкл-Маунт и еще два квадратика с выступающими в море скалами, которые Хэл не узнала. Связь конечно, хлипкая, непрочная, но все-таки связь.
Однако когда она наткнулась на целую пачку перевязанных веревкой писем, у Хэл замерло сердце. Получатель Маргарида Вестуэй, адрес в Брайтоне был Хэл неизвестен, почтовый штемпель Пензанса. Хэл заглянула в первое письмо. Обратный адрес не был указан, а чернила так поблекли, что трудно разобрать слова.
Пишу через Лиззи дальше неразборчиво, пожалуйста, не беспокойся о депозите. У меня остались кое-какие деньги от родителей, а кроме того, я займусь Нет, не знаю. Стану гадать на брайтонском пирсе или заделаюсь хироманткой на пляже. Что угодно, лишь бы вырваться.
Писем было довольно много, чтобы прочитать их, потребуется немало времени, а поблекшие чернила легче разбирать при дневном свете. Хэл решительно положила письма на кровать и вернулась к бумагам.
Она дошла лишь до половины ящика, когда наткнулась на что-то, завернутое в старое кухонное полотенце. На ощупь вроде книга. Нахмурившись, Хэл вытащила сверток. Тут полотенце развернулось, и содержимое упало ей на колени. Нет, не типографская книга. Тетрадь. Дневник.
Хэл осторожно подняла его, раскрыла и начала листать. Множество страниц выдрано, от них остались лишь неровные края бумаги, а оставшиеся страницы еле крепились на нитке, болтавшейся, оттого что повредилась брошюровка. Первая полная запись относилась к концу ноября, но, судя по тому, где она располагалась, Хэл решила, что дневник должен был начинаться октябрем или сентябрем, а может, и раньше. Однако от первых месяцев сохранились только фрагменты. Оставшиеся страницы по прикидкам Хэл, меньше половины были исписаны сплошь, хотя даже там кое-что было замарано, имена соскоблены, целые абзацы старательно зачеркнуты.
Последняя запись датировалась тринадцатым декабря, после этого шли чистые, нетронутые страницы. Только одна страница в самом конце тетради была выдрана. Автора дневника словно резко оборвали.
Хэл медленно отлистала тетрадь обратно к началу, ненадолго останавливаясь на фрагментах текста, проводя пальцами по пустотам выдранных страниц. Кто это сделал? Сам автор? Или кто-то еще, испугавшись того, что можно узнать, прочитав эту тетрадь?
А еще важнее чей это дневник? Почерк немного напоминал мамин, как бы его незрелая, несформировавшаяся модификация, а имени под обложкой не было.
Наконец Хэл открыла тетрадь на первом полном фрагменте и начала читать.
29 ноября 1994 года, прочла она, насупив брови, чтобы разобрать нечеткие, поблекшие буквы и нетвердую руку. Опять сороки.
Глава 29
Был уже вечер, когда Хэл наконец оторвала взгляд от тетради и, моргая, поняла, что совсем стемнело и ей приходится напрягать глаза, чтобы различить буквы на драных, истерзанных страницах.
Но теперь она знает, она получила ответы на свои вопросы. По крайней мере, на некоторые.
Дневник вела мама. И она была тогда беременна беременна ею, Хэл. Простая логика, даты совпадают: она родилась пять месяцев спустя после последней записи в дневнике.
Хэл принялась шагать по комнате, на ходу включая везде свет. Ее не отпускали мысли о прочитанном. Она поставила чайник и, когда вода закипела, опять полистала хрупкие страницы, пока не нашла нужную запись от шестого декабря. Перечла, и, когда окончательно убедилась, живот свело ледяными судорогами.
Мама знала, кто отец ее ребенка. Мало того, Хэл была зачата там, в Трепассене. И все мамины рассказы про испанского студента, про одну ночь ложь.
Дневник с разных сторон объяснял все. Путаницу с именами. Причину, по которой миссис Вестуэй никогда не рассказывала мистеру Тресвику о белой вороне в семье бедной родственнице, полной тезке ее дочери. Она словно отрезала племянницу, позор семьи, и никто о ней больше не вспоминал.