Здесь немного тесновато, заметил он извиняющимся тоном и выдвинул из-под заставленного аппаратурой стола небольшой табурет.
Ничего страшного. Бетти села рядом с ним и почувствовала жар его тела. Тесно, зато уютно.
Он улыбнулся.
Посидим пока здесь, сказал Джон. Сейчас я не могу много разговаривать, так что потерпи пару минут. Я закончу, и мы найдем какой-нибудь тихий уголок если, конечно, ты не хочешь потанцевать.
Она посмотрела на него в притворном ужасе.
Нет уж, спасибо!
Джон улыбнулся, словно одобряя ее решение, и повернулся к пульту. Снова надев наушники, он ловким движением поднял тонарм на вертушке, где стояла пластинка «Том-Том Клуба». В тот же самый момент на втором проигрывателе игла опустилась на другую пластинку, и Бетти узнала первые аккорды «Папа вновь купил кота в мешке». В один миг все тридцать с лишним любителей пива дружно отлепились от стены и с ностальгическим блеском в глазах устремились на танцпол.
Бетти отбивала ритм ногой и смотрела, как Джон работает. Время от времени к его закутку подходили разгоряченные танцоры и, стремясь перекрыть громкую музыку, выкрикивали ему на ухо названия композиций, которые они хотели бы услышать. Какая-то девушка с густо подведенными глазами, одетая в тонкое полупрозрачное платье, с улыбкой поставила перед ним откупоренную бутылку пива, но пить он не стал. Каждую пластинку Джон брал в руки с такой осторожностью, словно это была невесть какая драгоценность, и внимательно рассматривал, выискивая возможные дефекты, а потом бережно, держа за края, укладывал на массивный поворотный диск, покрытый мягким фетром. Двигался он в очень быстром ритме, и Бетти отчетливо ощущала густой, чуть мускусный запах его пота, исходивший от промокшей на спине тонкой футболки. Каждый раз, когда заканчивалась песня и ему нужно было запускать новую, Джон сосредоточенно хмурился; Бетти заметила, что он не улыбается ни симпатичным девушкам, ни залитым потом танцорам, зато каждые несколько минут он наклонялся, чтобы что-то прокричать ей на ухо. Из всего сказанного она разбирала даже меньше половины, зато каждый раз, когда Джон поворачивался к ней, его губы чуть-чуть изгибались, словно он все-таки готов был улыбнуться, и она решила, что это хороший знак.
В двадцать минут второго Джон закончил вечеринку композицией «Проныра» и, сложив свои драгоценные пластинки в специальный футляр, повел Бетти в небольшой бар, размещавшийся через комнату от танцзала. Там они сели за свободный столик, и Джон сходил к стойке и принес две пинты лагера и две порции виски.
Пока он покупал спиртное, Бетти потихоньку за ним наблюдала. Барменша, несомненно, хорошо его знала во всяком случае, улыбалась она достаточно игриво, да и на обратном пути Джон то и дело дружески кивал людям, сидевшим за другими столиками. Кто-то из них даже крикнул ему: «Как делишки, Джон?!»
Тебя, как я погляжу, здесь каждая собака знает, заметила Бетти, когда Джон опустился на стул напротив нее.
Вроде того, ответил он. Это мой клуб.
Твой?!
Да, мой. Кроме того, сюда ходят в основном мои приятели с рынка, кое-кто из девушек, которые которые подрабатывают в сфере интимных услуг, и так далее. Дом Джонс владелец «Ворчуна», а я «Мельницы» Ну, будем здоровы.
Они чокнулись пивом и сделали по глотку. Бетти разглядывала Джона в красноватом освещении бара и думала о том, что совсем недавно она совершенно не знала этого молодого парня, но с каждым днем он словно бы облекался плотью, обретая биографию и черты характера. Теперь она знала, что ему двадцать семь, что он вырос в семье торговцев антиквариатом, что он без ума от музыки и винтажных виниловых пластинок, что он курит и не прочь выпить и даже что он предпочитает шляпы. Она видела, что он в прекрасной физической форме, что он скорее «сова», чем «жаворонок», что он работает по четырнадцать часов в день, не отворачивается, когда рядом кого-то тошнит, и не улыбается полураздетым девицам, которые угощают его пивом.
А где ты живешь? спросила Бетти, надеясь дополнить получившийся портрет еще одним-двумя штрихами.
В Паддингтоне. На Хэрроу-роуд.
Бетти кивнула. Эти названия ничего ей не говорили.
Это хороший район?
Он рассмеялся и покачал головой.
Я живу в ветхой развалине, которую давно пора снести. В моей квартире круглый год сыро, стены покрыты плесенью, и во время дождя по ним бегут настоящие ручьи, потому что крыша прохудилась один бог знает сколько десятилетий назад. По-хорошему, мне давно следовало оттуда уехать, но я никак не могу выбрать время, чтобы подыскать что-то приличное. Он несколько раз сжал и разжал лежащие на столешнице руки и поморщился. От сырости у меня часто болят суставы, поэтому, когда я диджействую, мне приходится быть очень осторожным, чтобы не уронить и не испортить пластинки. Ну и конечно, то, что я целыми днями стою на рынке, тоже вредно для здоровья.
А как же твоя сестра?
При чем тут моя сестра?
Разве ты не можешь жить у нее?
Джон уставился на нее в комическом ужасе.
Я и так прожил с Александрой восемнадцать лет. Мне этого хватило, так что спасибо! Нет уж, предпочитаю сырость и плесень!