Папа грустно качает головой. Нет, крики в родильной палате издавала только я.
Губа теперь не просто дрожит она подпрыгивает вверх и вниз, и я не могу это остановить. Все тело трясется, и это я тоже не могу остановить. Слезы, они набегают, но я не даю им упасть. Знаю: если начну сейчас плакать, не остановлюсь никогда.
Из горла вылетает звук ничего похожего я раньше не слышала. Не то стон, не то рычание. Отец хватает мою руку и крепко сжимает. Прикосновение его ладони возвращает меня в прошлую ночь, к той страшной минуте, когда я лежала у подножия лестницы. Он ничего не говорит. Но что тут можно сказать? Даже и не представляю.
Я плыву в каком-то полусне, то выныривая из него, то снова погружаясь. Просыпаюсь, вспоминаю разговор с врачом и пытаюсь понять: не приснился ли он мне? «потеряли вашего ребенка, Джойс, мы сделали все, что могли переливание крови» Кому нужны такие воспоминания? Никому. Не мне.
Когда я снова просыпаюсь, занавеска рядом со мной отдернута. Вокруг соседней кровати бегают трое маленьких детей, преследуя друг друга, а их, как я полагаю, отец уговаривает их успокоиться на языке, которого я не узнаю. Мать детишек лежит на кровати. Она выглядит уставшей. Наши взгляды пересекаются, и мы улыбаемся друг другу.
«Я знаю, что ты чувствуешь, говорит ее грустная улыбка. Я тебя понимаю». «Что нам делать?» спрашивает моя улыбка. «Не знаю, говорят ее глаза. Я не знаю». «У нас все будет хорошо?»
Она отворачивается от меня, ее улыбка меркнет.
Мой папа окликает их:
Откуда вы, ребята?
Что, простите? переспрашивает ее муж.
Интересуюсь, откуда вы, ребята, повторяет папа. Вижу, вы не из наших мест. Его голос весел и любезен. Он не имеет в виду ничего оскорбительного. Он никогда не имеет в виду ничего оскорбительного.
Мы из Нигерии, отвечает мужчина.
Нигерия! говорит папа. А где она находится?
В Африке. Мужчина тоже любезен. Он понимает: этот старый человек, изголодавшийся по общению, всего лишь пытается проявить дружелюбие.
А! Африка. Никогда там не был. Там жарко? Думаю, да. Жарче, чем здесь. Наверное, можно хорошо загореть, правда, вам это не нужно, смеется он. Вам здесь не бывает холодно?
Холодно? Африканец улыбается.
Ну да, понимаете Папа обхватывает себя руками и делает вид, что дрожит. Холодно
Да! смеется мужчина. Иногда.
Так я и думал. Мне тоже иногда бывает холодно, а я местный, объясняет папа. Холод просачивается мне прямо в кости. Но жару я тоже не слишком люблю. Кожа краснеет, просто горит. А моя дочь Джойс становится коричневой. Это она там лежит. Он показывает на меня, и я быстро закрываю глаза.
Красивая дочь, вежливо говорит мужчина.
Это верно. Наступает пауза, во время которой, как я полагаю, они смотрят на меня. Она была на одном из испанских островов несколько месяцев назад и вернулась оттуда черная, совершенно черная. Ну, понимаете, не такая черная, как вы, но очень загорелая. Правда, кожа у нее облезала. У вас, наверное, не облезает.
Мужчина вежливо смеется. В этом весь папа. Никогда не хочет никого обидеть. Сам-то он за всю свою жизнь ни разу не выезжал за пределы страны. Его удерживает боязнь полетов. Или он просто так говорит.
Надеюсь, ваша милая жена скоро поправится. Ужасно болеть на отдыхе.
На этом я открываю глаза.
А, ты проснулась, дорогая. Я только что разговаривал с нашими милыми соседями. Он снова ковыляет ко мне, держа кепку в руке. Опирается на правую ногу, опускается вниз, сгибает левую. Знаешь, мне кажется, мы единственные ирландцы в этой больнице. Медсестра, которая заходила сюда минуту назад, из Синг-а-сунга или это по-другому называется?
Из Сингапура, папа, улыбаюсь я.
Именно. Он поднимает брови. Ты уже с ней встречалась, да? Хотя они все говорят по-английски, эти иностранцы. Правда, это лучше, чем когда ты на отдыхе и приходится изъясняться языком жестов. Он кладет кепку на кровать и начинает активно шевелить пальцами.
Папа, ты же никогда в жизни не выезжал из страны.
Но я же слышал, что говорят парни в клубе, когда мы собираемся по понедельникам, правда? Фрэнк на прошлой неделе был в этой как ее? Он закрывает глаза и напряженно думает. Страна, где делают шоколад.
Швейцария.
Нет.
Бельгия.
Нет, говорит он, теперь уже раздраженно. Маленькие круглые шарики, хрустящие внутри. Теперь можно купить и белые, только я предпочитаю старые темные.
«Молтизерз»[2]? смеюсь я, но смеяться больно, и я прекращаю.
Они. Он был в Молтизерзе.
Папа, ты имеешь в виду Мальту.
Точно. Он был в Мальте. Он задумывается. Там делают «Молтизерз»?
Не знаю. Может быть. Так что произошло с Фрэнком на Мальте?
Папа снова закрывает глаза. Он не может вспомнить, что собирался сказать. Эти провалы в памяти ему ненавистны. Раньше он помнил все.
Ты что-нибудь выиграл на скачках? спрашиваю я.
Несколько шиллингов. Сегодня вечером пойду в клуб. Хватит на пару кружек.
Но сегодня вторник.
Перенесли на вторник из-за нерабочего дня, объясняет он, ковыляя к другой стороне кровати, чтобы сесть.
Я не могу смеяться. Это слишком болезненно, и кажется, что чувство юмора забрали у меня вместе с ребенком.