Всё хорошо, но есть длинноты, заметил Василий Васильевич.
А вы что скажете, Александр Иванович? стал подначивать Боря.
Стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать, осторожно выговорил Тиняков.
Почему не имеете? Только потому, что я женщина? возмутилась Папер. Обругайте меня сейчас же!
Нет, не поэтому, потупился Тиняков и замолчал надолго.
Розанов лукаво прищурился:
А вы Мережковских проведайте.
Они стихи любят, с готовностью поддержал Боря. Как-то при мне Гумми им читал своё. Слушали да нахваливали, поэт захихикал в кулачок.
Мне похвалы не нужны. К тому же я была там. Как бы я их на «мыслете» обошла!
И что у них нынче? с острым интересом спросил писатель.
Полы не метены.
Так и думал! обронил Василий Васильевич.
Розанов лукаво прищурился:
А вы Мережковских проведайте.
Они стихи любят, с готовностью поддержал Боря. Как-то при мне Гумми им читал своё. Слушали да нахваливали, поэт захихикал в кулачок.
Мне похвалы не нужны. К тому же я была там. Как бы я их на «мыслете» обошла!
И что у них нынче? с острым интересом спросил писатель.
Полы не метены.
Так и думал! обронил Василий Васильевич.
У вас грязнее, напомнила Папер.
Розанов принял отсутствующий вид.
M-me Мережковская к вам, помнится, направила, добавила поэтка.
Ах, чёртова Гиппиусиха, пробормотал Розанов и грозно воззрился на гостью: Вот откуда вы взялись!
Я же объяснила: следую по алфавиту. В порядке очереди явилась к вам. Вот ещё: у меня и гражданская лирика имеется, пискнула поэтка, но тут в передней загремел чемоданом Вольский.
Чёрный деревянный короб распался на петлях надвое посреди кабинета.
в трёх шикарных чемоданах выслал трупы в Ватикан, вдруг забубнил Боря.
Да-да, Боринька без царя в голове, брезгливо сказал Розанов. Триста раз говорил вам: бросьте вы это виршеплётство! Александр Иваныч, продолжим
Тиняков нагнулся, чтобы достать со дна чемодана заместительный билет. Лицо его приобрело глумливое выражение, он хотел что-то сказать, но запнулся, оглянувшись на девушку. Выдавил, почти обыкновенным голосом и как будто не совсем то, что собирался:
Просто уточки-голубки, ничего для вас не жаль
Какие уточки? озадаченно произнесла Папер. Я не пойму ваших стихов. Бедный! Вы плохо выглядите и заговариваетесь!
Хватит! процедил Вольский, отбирая и пряча билет. Не при даме!
Тиняков неожиданно легко согласился.
Как заполним чемодан?
Давайте Колю уложим, прыснул в кулак Бугаев.
Кто у нас гимнастического склада? Пусть тот и лезет, буркнул Вольский.
А я не против, пропел Боря. Мне в чемоданах очень даже нравится. Уютно. Будто сильные крылья тебя обнимают.
С самой тоненькой книжечкой, какая только нашлась на полке, Василий Васильевич просеменил к чемодану и, держась за поясницу, опустил в деревянное нутро. Мужчины бросились помогать ему. Стопки «Людей лунного света», «Религии и культуры», «Сумерек просвещения» и «Тёмного лика», припасённых для раздаривания, а вероятнее продажи автографированных экземпляров поклонникам, усыщали голодный зев чемодана.
Стало быть, Коля, вы приводили в квартиру горничных, улучив минуту, яростно заплевал в ухо меньшевику, тем не менее сохраняя улыбку на лице, Розанов. Очень рассеянных горничных.
Не было ничего подобного, смутился меньшевик. Я позже вам всё объясню.
Уж вы постарайтесь, сладенько улыбнулся Василий Васильевич.
Я пойду, пожалуй, пискнула Мария Папер, когда ей надоела суета вокруг чемодана.
Розанов воззрился на неё:
Вы нам ещё очень нужны.
Писатель накрыл адресным фолиантом уже загруженные в чемодан издания. Подумав, взял с рабочего стола огромную книгу в изукрашенном переплёте и водрузил сверху. Вольский прочитал: «Талмудъ. Мишна и Тосефта».
Щёлкнули замки.
Александр Иванович, попытайтесь поднять чемодан, приказал Розанов.
Тяжё-ёл, собака! застонал от натуги Тиняков.
А теперь давайте взвесим его. Коля, доставьте сюда лабазника с измерительным прибором из лавки ниже по улице.
Помедлив пару секунд, меньшевик вышел.
Как вы представляете себе тело в чемодане? говорил Василий Васильевич в предвкушении весов. Во что ни заверни, а простите, запах наружу просочится. Карамышевы со своими пожитками у вас месяц ведь гостили?
Исправник говорил: чемодан заправили селитрой, защищался Тиняков.
Чепуха, фыркнул Розанов. Вы слыхали, как пахнет тухлая кровь? Я слыхал, когда посещал бойню.
В наступившем молчании Боря Бугаев насторожился:
Слышите? Будто в тишине пульсирует слово: «мемасик».
Опять вы, Боря, со своими гадостями! разъярился Розанов. Замолчите!..
Лабазник вкатил весы, морща складками ковёр. Чемодан взгромоздили на платформу совместными усилиями. Лабазник поколдовал с гирями и прогудел:
Три пуда без шестнадцати фунтов!
Тиняков подправил мелкие золотниковые гирьки не утратившей купеческого навыка рукой:
Обвесить норовишь!
Это я по привычке! буркнул лабазник.
Я лучше собственной гирькой, сказал проклятый поэт. Гирьку до сих пор ношу с собой. Почему? Удобно ею неприятных господ по хребтине перетягивать.
Я лучше собственной гирькой, сказал проклятый поэт. Гирьку до сих пор ношу с собой. Почему? Удобно ею неприятных господ по хребтине перетягивать.