Что ж! Надо признаться, и вы все, господа, головы потеряли.
- Про какую вы там лихорадку говорите? - нахмурился Алеша.
Слова офицера почему-то раздражали его и беспокоили, и он чувствовал, что офицер говорит о чем-то важном.
- Про такую лихорадку. Никто в себе теперь не уверен. Забыли о чести. Потому что все как в жару.
- Что за честь, когда нечего есть, - сказал землемер, кисло улыбаясь.
- Нет-с, милостивый государь, без чести никакого дела не сделаешь. И в освободительном движении, так называемом, без чести тоже участвовать никак нельзя. Я, - вы скажете, - рассуждаю как офицер. Но уверяю вас, милостивый государь, что без чести никак нельзя. Это все равно, что знамя потерять.
- Вы далеко изволите ехать? - спросил землемер, желая, по-видимому, прекратить этот разговор.
- Да, мне слезать сейчас.
Офицер спустился на руках вниз и стал топтаться по купе, укладывая вещи, надевая шапку и застенчиво поглядывая на спутников. Он заметно прихрамывал.
- Извините, господа, если что неладное сказал. Я о чести не к тому, чтобы обидеть. Я сочувствую интеллигенции.
Выходя из купе, он приложил руку к козырьку и прибавил:
- И рабочему классу особенно... Но и рабочему человеку о чести тоже надо помнить... До свидания...
- С предрассудками господин, - усмехнулся землемер, когда офицер, прихрамывая, вышел из купе. - Об таких тонкостях, как честь, думать не приходится. Дело не в чести, а в том, чтобы отстоять свои насущные интересы... А что касается войны...
И землемер стал рассуждать пространно на эту тему. В облаках табачного дыма то возника-ла, то пропадала его бороденка клином и поблескивали на носу очки.
Алеше было скучно слушать рассуждения землемера, и он был рад, когда и этот спутник через полчаса вышел на какой-то станции.
Алеша остался вдвоем с незнакомкою.
Он уже несколько раз посматривал на свою таинственную спутницу, которая дремала, прижавшись в углу дивана. До станции Ромодан, где предстояла пересадка и надо было ждать поезда семь часов, осталось езды часа два - не более. Алеша не хотел спать и был не прочь поговорить со своей спутницей. И вот, поймав, наконец, взгляд незнакомки, блеснувший на миг из-под черного шарфа, он сказал:
- Я вам мешаю, должно быть. Вам спать хочется. Я пойду поищу места в другом купе.
- Нет, я не буду спать. У меня в Ромодане пересадка, - ответила незнакомка приятным мягким голосом.
И Алеша, услышав этот голос, решил тотчас же, что его спутница миловидна, а может быть, и прекрасна, хотя в полумраке он все еще не мог разглядеть ее лица.
- И мне в Ромодане. Семь часов придется там сидеть.
Незнакомка без причины засмеялась.
- Там и спать невозможно. Скамейки жесткие, да и те всегда заняты.
- Вам, значит, так часто приходится ездить?
- Да не очень, однако приходилось.
Теперь незнакомка открыла свое лицо.
Она была миловидна. У нее были влажные, как у Алеши, глаза, нескромный улыбающийся рот и золотистая, нежная гибкая шея, от которой, как показалось Алеше, распространился запах, сладкий и пряный.
- У меня в Екатеринославе отец, - сказала незнакомка неожиданно. - Я к нему еду. И мачеха моя там. Вы что? Не верите?
Этот странный вопрос, прозвучавший некстати, смутил Алешу: как будто бы незнакомка сама намекала этим вопросом на какую-то возможность неправды и обмана с ее стороны.
- Как я могу не верить? Зачем не верить? - пробормотал Алеша, чувствуя, что этот вопрос ее сразу устанавливает между ними какие-то особые отношения.
- Мужчины никогда не верят, когда им правду скажешь. А когда солжешь, тогда верят,- проговорила незнакомка, несколько растягивая слова и жеманясь.