Итак, меня уже давно мучили тревожные мысли о моем происхождении, когда судья Франкенштейн после кончины жены он совсем исхудал, а здоровье его пошатнулось обратился ко мне за обедом спустя шесть месяцев после отъезда Виктора:
Скажи мне, помнишь ли ты своего отца?
Моя ложка замерла на полпути ко рту. Я опустила руку, чтобы он не заметил, как она дрожит. Все эти годы он смотрел на причуды жены сквозь пальцы, но теперь она умерла. Виктор стал полноценным членом общества. У судьи больше не было причин держать меня в доме. Кто, в конце концов, я была такая? Жалкая бродяжка, которая стала бесполезна.
Я улыбнулась.
Когда его забрали, я была очень мала. Я помню, как плакала на пороге нашей виллы. Двери закрылись у меня за спиной, а отца в кандалах посадили в черную карету.
Это была ложь от первого до последнего слова.
Ты знаешь, как звали твою мать? Может быть, помнишь что-то о ее семье?
О Я похлопала глазами, словно тусклый свет туманил мне зрение. Дайте подумать Я знаю, что меня назвали в ее честь.
Это я действительно знала. «Милая малышка Элизабет такая же милая и никчемная, как Элизабет, которая тебя родила. Я плюю на ее могилу за то, что она посадила тебя мне на шею», бывало, шипела моя опекунша.
Но ее девичьей фамилии я не знаю, продолжила я. А жаль. Тогда у меня была бы о ней какая-то память.
Он хмыкнул, и его кустистые седые брови наползли на темные глаза. Глаза Виктора были живыми и пытливыми, у судьи же глаза были тяжелыми, недружелюбными, цвета старой деревянной виселицы.
А почему вы спрашиваете? невинно поинтересовалась я, не давая страху прорезаться в голосе.
Просто так, отрезал он, и разговор был окончен.
После этого я была готова его избегать, но это оказалось излишним. Почти все время судья проводил в библиотеке. Когда ночами я пробиралась туда за какой-нибудь книгой, я видела, что его стол завален бумагами и недописанными письмами. С каждым днем становилось очевиднее, что судью что-то тревожит, но больше всего его тревога напугала меня, когда я обнаружила на столе список, озаглавленный как «Расходы поместья Франкенштейн».
Список был пуст, но представить на первом месте мое имя было нетрудно.
Без Виктора у меня больше не было повода оставаться в этом доме. Франкенштейны приняли меня к себе, но своим великодушным жестом они сделали меня совершенно неприспособленной к жизни. Если бы они взяли меня горничной или даже гувернанткой, у меня бы теперь, по крайней мере, были необходимые для работы навыки, как у Жюстины. Но ко мне относились как к кузине; меня баловали и обучали вещам, бесполезным для того, кому нужно самостоятельно зарабатывать на хлеб.
Они спасли меня от нищеты и одновременно обрекли на абсолютную зависимость. Если судья Франкенштейн выставит меня за дверь, у меня не будет ни единого законного основания взять с собой хоть одну вещь. В любой момент он мог велеть мне уйти, и я снова стала бы Элизабет Лавенца без семьи, без дома, без денег.
Я не могла этого допустить.
Я исправно писала Виктору раз в неделю, отчаянно напоминая ему, как сильно он меня любит. Он не говорил, когда собирается вернуться, а потом и вовсе прекратил писать. Временами судья Франкенштейн интересовался, как живет его сын, давая тем самым понять, что Виктор ни разу не удосужился написать родному отцу, и я один за другим выдумывала ответы, заполняя бесконечные месяцы рассказами об учебе Виктора, о раздражающих и забавных привычках его университетских товарищей и всегда, без исключений о том, как сильно он по мне скучает.
Жюстина чувствовала гнетущую меня тревогу и относилась ко мне с удвоенной добротой. Бесполезно. Как ни радовалась я ее присутствию, она не могла меня защитить.
Мне нужно было, чтобы Виктор вернулся.
По крайней мере, я думала так, пока Анри Клерваль не ошарашил меня, открыв новые возможности.
Мне нужно было, чтобы Виктор вернулся.
По крайней мере, я думала так, пока Анри Клерваль не ошарашил меня, открыв новые возможности.
Поехали в город, предложил как-то Анри спустя почти год после отъезда Виктора. Теперь он работал на своего отца, и виделись мы редко. Когда ты в последний раз там была?
Иногда я бывала в городе с судьей Франкенштейном. Но из лодки мы садились прямиком в его карету, и все наши остановки определялись его карманными часами и графиком. Идея просто погулять по городу привела меня в восторг.
Поищем подарок для Виктора, сказала я совсем как в предыдущий раз, когда мы ездили в город одни. Какой подарок мог убедить Виктора взять перо и бумагу и написать мне наконец одно несчастное письмо?
Жюстина осталась дома с Уильямом, которому захотелось поиграть в прятки. Жюстина всегда с радостью исполняла любые его прихоти. Переправляясь через озеро, мы молчали. Анри правил лодкой сам: слуга, который делал это прежде, был уволен после смерти мадам Франкенштейн. За годы нашей дружбы мы так редко оставались одни, что даже простая прогулка по озеру представлялась чем-то очень интимным.
Я не сводила глаз с воды, прикрывая лицо элегантным зонтиком. Хотя горы были близко и настоящей жары в этих краях не знали, на местном солнце самая грубая кожа краснела за считаные минуты.