Вам не обязательно идти. Вы уже сделали так много.
До вас мне далеко. Она лукаво усмехнулась. Я так долго работаю с книгами, что уже и забыла, как увлекательно быть частью какой-нибудь истории. Она встала, сунула в рот печенье и проглотила его почти целиком. Я не рассчитываю, что вы расскажете мне правду. Я с удовольствием поломаю голову над этой тайной. Если, конечно, вы пообещаете, что не станете жечь мой дом. Она посмотрела на меня, и ее игривое выражение пропало, а тонкие черные брови нахмурились. Пожалуйста, не сжигайте мой дом.
До вас мне далеко. Она лукаво усмехнулась. Я так долго работаю с книгами, что уже и забыла, как увлекательно быть частью какой-нибудь истории. Она встала, сунула в рот печенье и проглотила его почти целиком. Я не рассчитываю, что вы расскажете мне правду. Я с удовольствием поломаю голову над этой тайной. Если, конечно, вы пообещаете, что не станете жечь мой дом. Она посмотрела на меня, и ее игривое выражение пропало, а тонкие черные брови нахмурились. Пожалуйста, не сжигайте мой дом.
В благодарность за молчание я ответила на искренность искренностью.
Клянусь, я больше ничего не намерена сжигать. И я благодарна вам за понимание. Уверяю вас, я лишь хотела защитить Виктора. Он его работа порождение больного разума. Если бы о ней узнали, его будущее было бы разрушено. А я этого не допущу.
Она кивнула, сняла с крючка на стене другой плащ и протянула его мне. Плащ был старый и потертый, но мягкий, а пахло от него чернилами, пылью и кожей моими любимыми ароматами. Завернувшись в него, я мгновенно почувствовала себя лучше.
Могу я задать один вопрос? спросила она, когда мы сидели в экипаже на пути к пансиону.
Я не могу обещать, что отвечу на него честно, сказала я и удивилась собственной откровенности.
Я все равно спрошу. Кто для вас Виктор, раз вы приложили столько усилий, чтобы его найти, и пошли на такие крайности, чтобы его защитить? Наверняка не просто кузен. Вы его любите?
Я выглянула в окно; мы проезжали центр города такого яркого и солнечного, что его ночная версия показалась мне страшным сном. Отчего-то тот факт, что Мэри меня раскусила, пробудил во мне желание говорить. Обычно я хранила правду за закрытыми дверями, под тяжелым замком, позволяя миру увидеть лишь ее тени.
Виктор вся моя жизнь, сказала я. И единственная надежда на будущее.
Виктор уехал, не успела на могиле его матери обсохнуть земля.
Я вернусь, когда со всем разберусь, пообещал он и, словно восковой печатью, запечатлел у меня на лбу поцелуй.
Так я стала хозяйкой поместья, которое мне не принадлежит и никогда не принадлежало. Я вела хозяйство, следила за домом. Судья Франкенштейн никогда не давал мне денег, распоряжаясь ими самостоятельно. Личная горничная мадам Франкенштейн была освобождена от своих обязанностей. Мне полагалось играть роль мадам Франкенштейн, но ее привилегии на меня не распространялись. Под моим началом были только повар, одна служанка и Жюстина.
Случайная прозорливость, проявленная мной, когда я устроила Жюстину к нам гувернанткой, несказанно облегчила мое существование. Я довольно редко имела дело с маленьким Уильямом и Эрнестом, который теперь ходил в городскую школу. Это были славные дети, но они напоминали иностранный язык, который я понимала и могла использовать, но которым не владела свободно.
В доме Франкенштейнов Жюстина расцвела. Она была готова работать за пятерых, но я не позволяла судье Франкенштейну этим воспользоваться. В конце концов, она не была низкого происхождения.
Если уж начистоту, я подозревала, что ее семья была благороднее моей.
Хотя за все эти годы я ни с кем не делилась своими страхами, с отъездом Виктора и смертью мадам Франкенштейн они всплывали наружу всякий раз, когда я обедала вместе с судьей Франкенштейном. С каждым аккуратным укусом, каждым безукоризненно элегантным глотком я гадала: не выдала ли я себя? Не поймет ли он? Быть может, он уже подозревает?
Они купили меня, поверив в ложь.
Иначе и быть не могло. По прошествии времени смехотворная неправдоподобность моей истории стала еще более очевидна. Однажды мадам Франкенштейн рассказала мне, как именно им меня представили. Это была сущая нелепица. Откуда у злобной мегеры, живущей в нищете в лесу, могла взяться дочь арестованного итальянского дворянина? Ее рассказ, основанный на политических дрязгах и конфискованных Австрией богатствах, напоминал детские сказки, которые я рассказывала Уильяму на ночь. «Красавица-жена умерла, дав жизнь еще более красивой дочери! И хотя она была ангелом, ее обезумевший от скорби и гнева отец не мог прекратить праведную борьбу с теми, кто опорочил его доброе имя! Его заключили в темное подземелье, а дочь влачила существование в нужде и лишениях, пока на ее пути не появилось доброе и великодушное семейство, которое в одну секунду распознало в ней благородную кровь».
Я бы сожгла книгу, предложившую мне подобные банальности. Куда вероятнее все было так: опекунше я досталась от сестры или кузины. Кормить лишний рот ей не хотелось. Когда Франкенштейны сняли дом на озере Комо и она увидела их юного сына, она ухватилась за возможность продать прелестное дитя, хорошенько причесав его и сопроводив романтичной биографией.