В следующее утро, часов в одиннадцать, когда солнце выглянуло над крышей и лезло лучами в комнату, дверь открылась.
М., проснувшийся до рассвета, сидел, подобрав колени, глядя в пол в каком-то отупелом безразличии ко всему, и даже не шевельнулся, когда внутрь ввалились двое, явно бывшие с улицы. На плечах и шапках у них серебрился снег. За ними решительно вошел третий в аспидной скрипучей кожанке, кепи и отглаженных галифе. Он производил впечатление занятого спешащего человека, которому к целому вагону забот подкинули еще одно ничтожное дело, отвлекающее его от главного.
М. понял, что сейчас его расстреляют. «К лучшему», решил он. Но дело оказалось в другом.
Черный крикнул в распахнутую дверь камеры. Его голос оказался тонким как у хориста, не вяжущимся с начальственной осанкой. Внутрь вбежали еще двое; ловко, сразу догадавшись, что от них нужно, сняли висевший труп и выволокли его из камеры. Сам же главный переключился на М., глядя на него как на вещь:
Обвинения в поджоге с вас сняты, можете одеваться. Товарищ Недородько проводит. Возьмите, черный кинул на пол бумажку и быстро вышел. На извинения рассчитывать было глупо.
Бумажка оказалась запиской, начертанной крупным неровным почерком: «Дорогой товарищ! Спасибо тебе за помощь! Иди с этим в Лаваль89 к Щеглову (спросишь), он поможет. Мчнс.90 М. Гальперн». «Поможет» было дважды подчеркнуто видимо, для таинственного Щеглова, чтобы не сплоховал.
Краткое и нечаянное знакомство с могущественным Гальперном, положения которого М. так и не понял, обернулось чудом службой в Почтамте, с жалованием, пайком и бронью, и еще каким-то жетоном с масонской кельмой, по которому пускали за блокпосты. Недородько жестокий молчаливый мужик, ждавший восшествия коммунистического царя, стал его личным телохранителем и навязчивым компаньоном, от которого М. хотел и боялся в то же время избавиться.
Из маргинала, выжившего, как он был убежден, благодаря бюрократической нестыковке, М. вдруг превратился в признанную властью социальную единицу, да еще начальственную, ведавшую доставкой военной почты. Как лицо официальное и полезное, он был квартирован в загогулину на Садовой в переулок, похожий на свиной горб, недалеко от Юсуповского сада, там, где в треугольном дворе качели и чугунная скамья под каштаном.
Комнату на Невском также никто не тронул, ключи от нее болтались в его кармане. А вот сосед от медицины исчез. В его комнате жил какой-то снабженец с мятым лицом и толстухой-дочерью, которую никто не брал замуж. С той ночи М. его не видел, надеясь, что он бежал за границу в отличие от клятого артефакта, который ждал его под кроватью и никуда не девался. Учитывая обстоятельства, в которых он был получен, выкинуть его не поднималась рука, хотя М. втайне надеялся, что он как-нибудь сам собой раствориться.
Миновала зима и настал апрель. День выдался суетным и тяжелым, будто всем и враз загорелось порохом что-нибудь отправить, да еще наорать вдобавок. Почтамт буквально завалили работой, так что М. ни на час не мог отлучиться. Привезти немногие вещи с Невского, которые все было недосуг забрать, он отправил шофера жизнерадостного узбека с дубленой рожей, выговорить имя которого никто не мог, поэтому назвавшемуся «Володей». Тот вышел, довольно щурясь, с бумажкой и ключами в руке, и сгинул до конца дня «по ответственному делу начальства».
Когда уже за полночь М. вернулся на Садовую, то обнаружил там все свое и чужое, сваленное в общую кучу. Даже кровать и шнурованный баул, похожий на саркофаг, были в его новом жилище. Обматерив заочно «Володю», он плюнул в раздражении и, хоть устал как гончая, с решимостью обреченного принялся разобрать вещи. В конце концов, не его руками тут все это оказалось, да и, может, сгинул прежний хозяин
М. сдвинул к стене кровать, завалил на нее же стол, а затем, придавив коленом, взрезал шнуры баула, обнажив начинку, тряпье, дюжину граммофонных валиков, ботильоны и обернутый в скатерть часовой механизм без корпуса. Ниже из-под заскорузлого полотна на него уставился высохший глаз покойника.
Трудно передать гамму чувств, которую испытывает нормальный в сущности человек, делая такую находку тем более ночью у себя дома, да еще осознав, что месяцы жил в одной комнате с давним трупом. Назовем это чувством ужаса, помноженным на глубокое отвращение. Не откажем и трупу в справедливой претензии: он, в конце концов, когда-то был человеком, вполне возможно, порядочным, и не заслужил такого отношения к себе, основанного лишь на факте своей кончины.
Оставив без решения этот диспут (тут необходимо лучшее, более опытное перо), скажу, что М. человек нервный и впечатлительный, не чуждый панике бросился бежать из квартиры и провел бессонный остаток ночи в идущем в Москву вагоне.
В больнице
Всю неделю после памятного падения Илья провел на Яузе в железнодорожной больнице, куда его по особому направлению передали для восполнения здоровья. Варенька приезжала каждый день в разрешенный час, и профсоюзный комитет отсылал к нему депутата с чайной колбасой и конфетами. Илья чувствовал себя немножко героем, ибо нелепость ситуации из памяти скоро улетучилась, а вера в правоту укрепилась.