Тени, очертания которых менялись как кляксы в парафиновой лампе, продолжали свое движение. Он, кажется, даже начал узнавать их. Вот эту, вытянутую, ползущую дирижаблем по потолку, он назвал Хрен Летящий. Рядом с ней, не отставая, вечно лепилась небольшая почти квадратная тень (смотрите, и теперь она здесь, чуть ниже), названная Коробкой. Хрен Летящий едва приметно шипел, Коробка неприятно щелкала, словно кто-то ломал фотопленку в пальцах. То там, то тут на старую штукатурку выползали другие, шепчущие, бормочущие невнятно, непрестанно сменяющие друг друга. Но эти две, неразлучные, отчего-то присутствовали всегда.
Наконец М. справился с возникшей загвоздкой и в одно движение добавил пером округлую скобку в центре, формой напоминающую ухо. Лицо его осветилось, руки пришли в движение. Теперь линии быстро ложились на бумагу одна, другая, третья пока не заполнили свободную часть листа. Коробка отстала от своего спутника и зависла на потолке над головой М., игнорируя любые представления о законах оптики. Углы ее заострились, центр стал почти черным.
Когда дело было сделано, М. какое-то время еще сидел, отвалившись на спинку стула, с улыбкой глядя перед собой, затем потянулся, с жадностью глотнул из бутылки и убрал бумаги в ящик стола.
Завтра с утра продолжу, сказал он настольной лампе, бросив перо на стол.
Хрен Летящий, дрейфовавший снуло над книжным шкафом, вдруг остановился, будто что-то решив, отъехал к другой стене и медленно пополз вниз к чугунному радиатору, понукая своею спутницей. М. подмигнул ему как старому другу, встал и засобирался идти домой. Часы показали четверть девятого.
Тут как по команде вторая дверь, бывшая за углом, скрипнула, впуская решительные шаги и голос невидимого соседа того, что занимал вторую, большую часть кабинета с колонной и двумя окнами, против этой с одной узкой как лафет прорезью, глядящей в густую крону, и без всяких колонн:
С порога чувствую, как мне рады! Не убирай бутылку, лишенец! Амбре стоит от Пречистенки.
Тут как по команде вторая дверь, бывшая за углом, скрипнула, впуская решительные шаги и голос невидимого соседа того, что занимал вторую, большую часть кабинета с колонной и двумя окнами, против этой с одной узкой как лафет прорезью, глядящей в густую крону, и без всяких колонн:
С порога чувствую, как мне рады! Не убирай бутылку, лишенец! Амбре стоит от Пречистенки.
Дверь хлопнула, заерзали ящики стола, зашелестела бумага, кресло на колесиках отъехало в сторону, стукнувшись обо что-то.
Ты рискуешь как гусар на бильярде! Если вдруг притащится Вскотский, аппетиты которого соответствуют фамилии, как ты знаешь Да где она?.. А, вот Тогда запасы мгновенно улетучатся. И еще по шее наполучаешь за пьянство. Причем ты, не он от него, кто в два глотка приговорит твою жалкую заначку! Дай-ка я угадаю: «Абхазия» или «Арарат»?
Вслед за вопросом из-за угла явился невысокий опрятный человек с насмешливыми глазами на скуластом загорелом лице, одетый в новую пару цвета «дубовый лист» и лаковые модные туфли. В руке его лежал сверток.
Здравствуйте, товарищ Нехитров, прошу присаживаться, пригласил он сам себя к столу М., тут же усевшись и бахнув свертком.
Тени, лазавшие по стенам, теперь исчезли. Точнее, сменились другими нормальными, полагающимися каждому помещению, где горит лампа и имеются окна смирными одомашненными тенями. Может, Нехитров, этот неспокойный сосед М. по трудовому жилищу, был существо мистическое, и они страшились его?..
«Мистическое существо», между тем, бесилось:
А заначка не так дурна, мон ами, хоть почата! Я же говорил, «Арарат». У меня, кстати, он похлопал рукой по свертку, совершенно случайно редкое везение, скажу тебе пить коньяк без закуски вредно для селезенки есть кружок колбасы и ржаной хлеб. Но знай, пьянчуга, ты только что лишил мою многочисленную вечно голодную семью ужина. Кайся!
Иногда Нехитров был невозможен этот его словесный понос! М. поморщился, но был слишком утомлен и доволен, чтобы ругаться. К тому же бутылка уже открыта Да и на него вдруг нахлынуло чувство зверского голода, многократно усилившегося при слове «колбаса».
«Как собака Павлова на звонок», грустно подумал он, воззвав к гордости, но та не откликнулась (эта дама умеет прятаться, когда надо). В то же время, помянув подопытную собаку, он искренне посочувствовал животному: его, по крайней мере, никто не бил током и не резал слюнные железы ради очередной статейки в журнале.
Что поделываем на службе в такой час? Отчего не дома пьем-с, полуночник?
Хватит болтать, Борь, отмахнулся хозяин коньяка, не желая развивать тему. Где твоя колбаса? Пока не увижу полкило «краковской» в свою пользу, ни капли не получишь нектару.
Нехитров живо развернул сверток, явив припасы.
Угу, сойдет, подставляй
Тот подставил стопку, затем в одно движение, пока М. не успел возразить, вырвал купу страниц из свежего альманаха, отложенного на тумбу «чтобы непременно прочесть», и расположил на них угощение: желанная «краковская», полбуханки ржаного хлеба и даже кубик сливочного масла, желтого как солнечный заяц. Запах снеди разнесся по кабинету. Что до испорченного варваром альманаха кажется, Нехитров вообще ничего не читал. Во всяком случае, М., знавший его лет десять, ни разу не видел товарища читающим что-то, кроме афиш. Зато писал обильно и метко.