Ну что за бред! Вам, пиарщикам, историю вообще, что ли, не читают? Не было здесь никаких капищ! Только болота. И Пётр маниакальный.
Осик приложил палец к губам.
Тихо! Не ори, Ромушка! Мы рядом с синагогой. В этом месте Петербурга Осип Блюменфельд должен выглядеть прилично.
И он осторожно пригладил указательными пальцами несуществующие пейсы.
Ох, достал ты меня тихо вздохнул Роман.
Дом на Декабристов, где жила Безслов с пока не мужем Бонифацием, был исполнен мрачного серого величия и живой непосредственной обшарпанности. По двухсотлетней лестнице друзья поднялись на третий этаж и позвонили в гламурный фиолетовый звонок, нагло торчащий посреди других звонков классически чёрных и замызганных. Послышались шаги к двери, потом от неё. Чуть погодя шаги всё-таки вернулись, и дверь открылась.
Без слов, констатировала Ирка, оглядывая мокрого брата и его товарища. Позвонить, прежде чем заявиться, не пробовали? Приличные люди, вообще-то, так делают.
Она гневно откинула назад короткую толстую косу, из которой выбивались мелкие русые кудряшки. Сама Безслов тоже была малость толстовата. И пальцы толстые, несмотря на скрипку. А брови так разрослись вширь, что казались главным предметом на лице. Выщипывать их она упрямо отказывалась, говоря, что природное не может быть безобразным.
Здравствуй, Иринка! выдвинулся вперёд Осик. Мы так рады тебя видеть!
Опять, что ли, пожрать нечего? цинично предположила она. Без слов! Ладно, заходите.
Бонифаций-то дома? спросил Роман для поддержания беседы.
Саша? строго переспросила она. Лохматый, как нарисованное детское солнышко, Бонифаций получил свою кличку в честь льва из мультика. Безслов была единственным человеком, звавшим его по имени. Саша дома. А ты что, к нему? Или всё-таки к своей сестре?
Роман тихо гневно засопел. Осик шепнул ему в самое ухо:
Мужайся, Ромушка! Помни: ты тоже бываешь нуден!
По загогулистому коридору они прошли к двери, украшенной дорожным знаком «Земляные работы». Знак, разумеется, повесил Бонифаций. Комната была простая четырёхугольная, но с пугающе высоким потолком. Создавалось впечатление, что все люди в ней тараканы, зачем-то залезшие в пустой гроб. Бонифаций задумчиво курил на подоконнике. Левую, свободную от сигареты руку, он погрузил в свою львиную шевелюру. Завидев Романа с Осиком, заметно оживился.
О! Здрасьте. Так, может, выпьем?
Без слов, отрезала Ирка. Подумала и добавила: Нет, ну просто нет никаких слов!
Обедать начали молча, под её гневное сопение. Потом Бонифаций всё-таки достал водку из шкафа. Осик, как всегда, отказался. Роман тоже не предполагал напиваться только что ему в голову пришла неплохая темка для статьи. Если быстро состряпать статью, то к концу августа вполне можно сунуть её в один журнал. Но раздражение на Ирку, Осика и весь мир вдруг нахлынуло на него. Действительность стала совершенно непереносима без анестезии. Роман протянул руку и налил себе целый двухсотграммовый стакан водки. Ирку это так возмутило, что она даже забыла сказать свое коронное «без слов», только молча пожала плечами. После водки разговоры Бонифация исполнились для Романа важнейшего смысла. Бонифаций говорил про какой-то натуральный строй. Бонифаций был мастером-реставратором музыкальных инструментов. И у Бонифация была своя мастерская в крутом филармоническом доме.
В мастерскую они пошли, когда водка закончилась совсем. То есть, когда выпили ту бутылку из шкафа, бутылку из-под кровати и ещё мутный пузырь вроде бы самогону, нашаренный в глубине антресолей. Накатило, видимо, на всех. Перестал отказываться Осик. Даже Безслов, сердито дёргая себя за косу, потягивала самогон из чашки в горошек. У всех к этому времени питьё закончилось, и ей предлагали помочь, но помощь она с негодованием отвергла.
Закончив борьбу с алкоголем, четверо представителей интеллигенции вышли в питерскую ночь. Погода там продолжала оставаться классической. То есть мерзостно мокрой и ветреной. Но побеждённые литры окутали каждого странника тем самым уютным скафандром с антидепрессивной подсветкой, о котором говорил Роман по пути сюда.
В темноте было трудно разобрать, в чем состоит крутость и филармоничность дома, где располагалась мастерская Бонифация. Дом как дом, и до филармонии от него далеко. Они спустились в подвал, покрытый коростой потёков и устрашающих граффити. Бонифаций долго воевал с амбарным замком.
Там же сыро! удивился Роман, вспомнив, как Ирка бережёт свою скрипку от влажности.
А у меня влажнóметр есть! сообщил Бонифаций с таким важным видом, как будто его мастерскую охраняла от влажности швейцарская гвардия. Наконец вошли.
Внутри оказалось неожиданно чисто и даже солидно. Стены обшиты серебристыми панелями, на полу серый ковролин. Осик посмотрел на Бонифация с уважением. Из маленькой прихожей они прошли в такую же серебристую комнату побольше. Там пахло деревом и клеем, стоял большой стол, заваленный инструментами. Вдоль одной стены тянулся захламленный стеллаж, другая стена была сплошь увешана музыкальными инструментами. Ирка с дежурным возмущением метнулась к стеллажу, заметив на нём сразу несколько немытых чашек. Бонифаций подвёл гостей к стене с инструментами.