Потом умерла сестра Леонида Владимировича. Она жила неподалёку от нас, и пару раз мы ходили к ней в гости. Красивая женщина
Как странно приходит смерть к людям: не то предупреждая о чём-то, не то заставляя думать о том, о чём мы думать избегаем
Мне кажется, что жизнь Леонида Владимировича была чередой беспощадных ударов судьбы. Почему он выбрал именно такую судьбу? Чего искал он в ней? Получил ли он ответы на свои вопросы?
О работе разведчика никто никогда не расскажет всего. Только в общих чертах. Но разведчик, прошедший путь с низов до самого высокого ранга, не только специалист в своей области, но и человек. Какое бы важное место ни занимала Служба в его судьбе, он всегда ещё и человек. Я не знал Шебаршина-разведчика, я знал только Шебаршина-человека, хотя этот человек был насквозь разведчик.
***
Мы встречали его, когда он прилетел из Тегерана в отпуск. Лёгкая небритость покрывала мои щёки, и Леонид Владимирович, сказал, улыбаясь:
Сбрей бороду.
Почему?
Надоели мне там бороды. Целый день по телевизору бородатая голова.
Я решил, что он шутит, и лишь годы спустя прочитал его воспоминания, где про обстановку в Иране написано много и подробно.
«Имам Хомейни осудил музыку она вызывает похотливые желания у молодежи. Пошли по улицам бородатые юноши, гоня прочь торговцев музыкой. Ненадолго умолк город, а через некоторое время загремел, задребезжал, застонал через сотни уличных громкоговорителей аравийскими распевами коранических стихов, гневными проповедями, жестяными механическими маршами Нет мира! С телевизионного экрана устрашающе прут тюрбаны и бороды, несутся проклятия в адрес врагов исламской революции, безудержное хвастовство и заклинания, декламируются нараспев коранические суры и слова, и напев, и акценты далеки от иранского сердца, родились они много веков назад в аравийских пустынях, среди тех, кого персы называют пожирателями ящериц. Но делать нечего в стране царит исламская власть, и любое, мельчайшее проявление неуважения к её порядкам может привести человека прямёхонько к стенке или в страшную тюрьму Эвин» (Шебаршин «Рука Москвы»).
Сбрей бороду.
Почему?
Надоели мне там бороды. Целый день по телевизору бородатая голова.
Я решил, что он шутит, и лишь годы спустя прочитал его воспоминания, где про обстановку в Иране написано много и подробно.
«Имам Хомейни осудил музыку она вызывает похотливые желания у молодежи. Пошли по улицам бородатые юноши, гоня прочь торговцев музыкой. Ненадолго умолк город, а через некоторое время загремел, задребезжал, застонал через сотни уличных громкоговорителей аравийскими распевами коранических стихов, гневными проповедями, жестяными механическими маршами Нет мира! С телевизионного экрана устрашающе прут тюрбаны и бороды, несутся проклятия в адрес врагов исламской революции, безудержное хвастовство и заклинания, декламируются нараспев коранические суры и слова, и напев, и акценты далеки от иранского сердца, родились они много веков назад в аравийских пустынях, среди тех, кого персы называют пожирателями ящериц. Но делать нечего в стране царит исламская власть, и любое, мельчайшее проявление неуважения к её порядкам может привести человека прямёхонько к стенке или в страшную тюрьму Эвин» (Шебаршин «Рука Москвы»).
***
Как-то во время разговора я вспомнил фильм «Доктор Живаго», который смотрел в Дели. И речь сама собой зашла о романе Пастернака.
Почему он под запретом в Советском Союзе? спросил я.
Леонид Владимирович встал, сходил в соседнюю комнату и вынес мне увесистый том, изданный за границей. Я только начал учиться в МГИМО.
Возьми, почитай. Вокруг этой книги много шума, но она не стоит того. Думаю, ты согласишься со мной.
Он был прав. Роман Пастернака показался мне скучным. В нём чувствовалось много затраченной силы, много устремлений, много труда. Но книга не вошла в меня, осталась где-то рядом.
Когда меня стала активно интересовать эпоха революций, перевернувшая Россию в 1917 году, Шебаршин предложил мне почитать «Падение царского режима». Он давал по одному тому, просил не спешить, проявить внимательность. И я с жадным нетерпением окунулся в протоколы допросов Временного правительства. Особый колорит историческим материалам придавали сами книги старые, пропитанные далёким временем и будто утягивавшие читателя в свои недра одним только духом прошлого, исходившим от шершавых, пожелтевших страниц.
Леонид Владимирович любил книги. Любил не только их содержание, но ценил как вещи, каждая из которых была неповторимой и за каждой из которых тянулся шлейф истории: из какой страны привезена, на каком рынке куплена, кому давалась читать, с каким настроением возвращалась к хозяину. Иногда книга вдруг надоедала ему. Сколько раз я видел, как он стоял в коридоре своей последней квартиры, рассматривая книжные полки и водя по ним пальцем: «Эта не нужна уже никому, она состарилась вместе со мной, теперь в ней никакой ценности для меня И вот эту я бы отдал, но тут дарственная надпись Вот эту возьми себе, а вот эту почитай и верни, я всё ещё люблю её»
Про поиски книг в лавке старьёвщика в Тегеране: «Я ныряю в темную узкую дверь, натыкаюсь на завал. Хозяин включает свет жёлтую, слабосильную лампочку без абажура, висящую на неряшливых, покрытых клочьями изоляционной ленты проводах. Кромешный книжный ад, куда брошены за какие-то грехи сотни и тысячи этих лучших друзей человека. Стеллажи до самого потолка, рухнувший под тяжестью груза стол в середине этого склада (всего в нем квадратных метров пятнадцать шестнадцать), бумажная залежь на полу по колено, а кое-где и по пояс Экспедиция в недра лавки продолжалась два года. Как у большинства экспедиций, результаты оказались разочаровывающими, но сам процесс был беспредельно интересен» (Шебаршин «Рука Москвы»).