Идея, может быть, и замечательная, но крайне опасная. Еще древние римляне научились разделять дар, талант и их проводника человека, умеющего что-то поймать из воздуха и воплотить в нечто, чем можно поделиться с другими людьми. Древние верно подметили, что человеку слишком тяжело нести одному груз гениальности, и назвали творцов «любимцами муз», а не «музами».
К началу XX века о мудром предостережении позабыли. И, как водится, за особый статус гения авторам пришлось платить. Своим счастьем, здоровьем, благополучием. Где вы видели упитанного, довольного обедом и жизнью поэта с единственной женой и выводком розовощеких детей? Гении такими не бывают. А если и бывают, то вынуждены тщательно скрывать свое благополучие. В угоду нашим ожиданиям.
На кого похож одинокий, бедный гений с чахоткой или хотя бы одной короткой ногой? На христианского мученика он похож. Вот на кого. Потому что мученики те же гении. Только им не музы, а святой дух или даже более важные товарищи с небес шепчут свою волю. Или не шепчут, а громогласно требуют. Церкви нужны мученики, чтобы подтвердить связь между земным и божественным мирами (надеюсь, я ничьи чувства не оскорбляю?).
Но как же так могло произойти, что писателям создали образ одиноких страдающих гениев почти мучеников? За это скажем спасибо романтизму. Писатели-романтики накануне очередного витка развития литературы на рубеже XVIII и XIX веков решили, что теперь не только церковь будет спасать души людей. Поэты, и писатели тоже, возьмут на себя такую миссию. И да, за 100 лет читатели успели привыкнуть, что тексты бальзам на их больные души, книги реалистичны и проповедуют добро. С теми, кто призывал к ереси, сами знаете, не церемонились никогда. Читатели безоговорочно считают, что благопристойная литература учит добру, а если она не соответствует их ожиданиям, то это плохая литература.
Но надо же было такому случиться в конце XIX века произошел кризис веры. Души постепенно стали разочаровываться и отворачиваться от церкви. А после страшных исторических событий XX века и от веры. Литературу при этом от обязательств нести доброе, вечное и красивенькое никто не освобождал. Вызвалась когда-то помогать и учить? Вперед. Гении-мученики старались. Дистанция между ними и читателями катастрофически увеличивалась. Писатели и поэты чувствовали себя крайне одиноко и печально в башнях из слоновой кости. И они взбунтовались. Люди-то все еще надеялись, что литература и искусство их успокоят, убаюкают, заговорят. Но ведь авторы такие же живые люди у них и кризис веры, и страх от ужасов мира, и денег банально на обогрев комнаты не хватает.
У литературы не осталось сил лечить души. Сами писатели, похоже, нуждались в поддержке и заботе. Иначе зачем бы они стали объединяться в кружки, писать манифесты, говорить читателям гадости. В XX веке одна часть писателей демонстративно отказалась быть понятной. Другая пустилась в пространные рассуждения игру в бисер. Обычно у людей так происходит, когда сильные переживания пытаются замаскировать красивыми витиеватыми рассуждениями. Однако, кроме предчувствия боли, в таких текстах ничего нет. Чувства выключили, потому что они сильны и разрушительны, их невозможно выносить. Началась «литература ума», а не сердца.
При этом часть писателей все же сохранила в себе мужество чувствовать страдания, переносить неопределенность, поддерживать надежду. Они принялись сочинять то, что мы высокомерно называем «легкое чтиво». Именно такие книги мы берем к морю, в дорогу, в больницу. Возможно, мы считаем их легкомысленными, но именно чтиво помогает нам просто быть, когда необходима поддержка. Оно дарит нам карамельные часы, когда ныряешь в добрую и в чем-то наивную книгу с головой и думаешь: а все-таки жизнь очаровательна.
В общем, то, что принято называть «кризисом литературы начала XX века», растянулось более чем на 100 лет. Литературоведы почесали затылки и решили: кризис не может быть таким длинным. Это не кризис. А что же это тогда? Хм Назовем его новым этапом развития мировой литературы.
А в это же самое время
А в это время, пока зарубежная литература маялась от кризиса, простите от нового этапа развития, на пространстве в одну шестую часть суши происходили собственные процессы в культуре. В литературе царствовал искусственно продленный реализм.
История сыграла с нами злую шутку. Русская литература XIX века действительно лучшее, что было создано русскоязычными авторами за предыдущие столетия к началу XX века. Ею по праву гордятся и уместно гордиться и сейчас, в XXI веке, но только пора перестать сравнивать с Львом Толстым и Федором Достоевским все, что состоит из букв и претендует на звание текста. Почему это? Поскольку от мирового развития истории литературы нас отделили стеной цензуры и холодной войны, советские читатели, их дети и внуки пропустили момент, когда обожаемый нами реализм Антона Чехова и Михаила Шолохова сошел на нет. Период завершился в других странах и континентах, но на одной шестой суши реализм в искусстве продлевали и продлевали. Мы выросли с идеей, что хорошая литература бывает только такой, как у русских классиков. Вся остальная второй сорт. Время реализма прошло, а мы и сейчас рассуждаем, что авторы «вырождаются» в сравнении с великими писателями, и до сих пор судим о современных книгах с позиции людей позапрошлого века.