Адам стиснул зубы. Я лучший фехтовальщик в мире! Я всяких там Мусаси на завтрак ем! А таких-то засранцев одной левой
Фтлупп!
Острие вошло на две трети длины, разрубая череп азиата и увязнув где-то в мозговом веществе. Труп выкатил глаза и пал на колени; потом осунулся на бок. Рукоять сабли ударила о камень.
Замойский с пустым вдохом сел. Пульсировал раненый бок, полоса огня шла от ребер до самого бедра. Он был настолько измучен, что даже стал хуже видеть: тени расплывались в серый туман, длинноволосые, словно ведьмы, ивы заполонили весь горизонт, Луна над ними разливалась овальной лужицей на звездном небе; но эти звезды Адам тоже, скорее, домысливал, чем видел. Лишь холодный, влажный ветер ощущал со стопроцентной отчетливостью и с каждым вздохом мыслил все отчетливей.
Однако, что значит сила собственного воображения!.. Я мог застрелить его как тех, мог, мог. Но поскольку он выскочил с самурайским мечом, пришлось помахать сабелькой, Володыевский божьей милостью. Ну и эта рана
Он расстегнул рубаху, взглянул на порез. Выглядело не лучшим образом, похоже, клинок зацепил какую-то артерию.
Он отвел взгляд. Нет никакой раны! Я здоров! Я совершенно здоров и полон сил!
Встал и поднял катану. Ясное дело, та прекрасно лежала в ладони.
Махнул раз, другой.
Сейчас, сказал он вслух, я разрублю ночь и пройду в Императорские Сады.
Рубанул.
Ничего.
Разъяренный, выбросил катану в пруд. Хлюпнуло.
Аутист, мать его, за что мне оно на старости лет
Он обернулся к руинам.
Несмотря ни на что те выглядели необычно живописно, даже после повторного разрушения. Было несомненное очарование в линии их теней, ласковая краса в композиции массива
И что теперь? Дюренн не учил таким двойным нельсонам.
Впрочем, черт его знает. Память все равно в руинах. Вот: камня на камне не осталось, столпы низвергнутые.
Может, заснуть? Если засну здесь есть шанс, что проснусь уровнем выше.
А то еще лучше: забыть о себе. Если нет спящего кто же узрит ту падающую звезду? кто оценит запах ночи? кто услышит шум вод?
Вода шумела, скатываясь с черного тела чудовища, что поднималось за спиной Адама из глубин пруда.
Замойский обернулся и у него отпала челюсть.
Скотина была в пять раз крупнее Смауга. Когда б раззявила пасть (что тут же и совершила, с эффектным рыком), он сумел бы сосчитать его зубища, каждый длиннее пики.
Что это вообще такое? Может, я самоубийца? Меня угнетает какая-то подсознательная суицидальная мания?..
Фрейдозавр же не раздумывал над психологическими комплексами, а просто стряхнул с себя остатки воды и прыгнул на Адама.
Монстр был воистину пугающим, особенно в движении, особенно когда мчится прямо на тебя; сценография родом из готического романа ужасов тоже брала свое. Ничего странного, что Замойский оторопел от страха, причем того тяжелого страха, связанного холодной флегмой, который стягивает члены и неволит разум.
«Он меня убьет!» подумал Адам. И понял, что тогда чудовище уничтожит его несомненно.
Долю секунды до того, как пали на него гигантские телеса зверя, упреждаемые вихрем пламени и волной горячего воздуха, он все же успел крикнуть внутри себя: я бессмертный!
И поверил в это. В рыке чудища, урагане пламени, в торнадо песка сумел пробудить в себе ясную и прос-тую убежденность в собственном бессмертии. И стал бессмертным.
А потому никакие фрейдозавры, пусть и невесть какие сильные, не могли причинить ему вреда. Удар твари отшвырнул его на пару десятков метров. Замойский застонал, грянувшись оземь, но сразу же поднялся, отряхнулся, выпрямился.
Значит, не было и причин для страха.
Кис-кис! крикнул он дракону. Кис-кис!
Скотина припала к земле, вытянула лапы перед собой, зевнула, потянулась
Кис-кис, хороший котик.
Дракон махнул хвостом (окончательно развалив остатки римской виллы), после чего закрыл глазищи заснул.
Вот и славно, вздохнул про себя Замойский, вот только я все еще не знаю, как выбраться из этого бреда кататоника.
Император! крикнул он. Император!
Ничего.
Как видно, в яви там, снаружи; а скорее: в другом слое внутренности; проклятие, да я сам в себе потерялся там, как видно, он не кричит.
Адам вернулся к пруду.
После эффектного выныривания чудовища берега водоема несколько сместились, пруд болотисто разлился под самые ивы, и Замойскому пришлось брести в этой еще не осевшей взвеси ила и стеблей. Добравшись до границы чистой воды, он остановился и подождал, пока поверхность вновь не разгладится, что заняло некоторое время.
Теперь он мог заглянуть себе в глаза, посмотреть в лицо, поискать в чертах признаки измены.
Очевидно, что был это иррациональный рефлекс, чарование и почти колдовство. Но если он, однако, в это поверит
Кто ты? спросил резко. Чего ты от меня хочешь?
Ничего не выйдет. Картинка в воде послушно отражала все гримасы Замойского и замирала в неподвижности, когда становился недвижен и Замойский; никогда не сама по себе. Ничего не получится.
Однако Адам засмотрелся на свое лицо почти гипнотически. Щетина скрывала большую его часть, не удалось бы угадать линию губ, форму подбородка. Прищуренные глаза, нахмуренные брови. Отражение колебалось в пятне лунного свечения согласно ритму от прилива волн то более мрачное и грозное, то более расслабленное. Гнев спокойствие гнев спокойствие гнев: