В смысле, производства. Наверное. Тут надо
посоветоваться со специалистами. В смысле, сесть и обдумать.
– Не бросайте, – повторила она умоляюще. – Никто, кроме вас, такое даже не брался делать!
Да что за хрень, мелькнуло у меня ошалелое. Я же привез по– быстрому устроить эту куколку так, чтобы никто не дотянулся, пока не сплавлю
подальше, лучше за пределы Армландии! А сижу, раскрыв рот, слушаю удивительно умные речи.
Я торопливо взялся за сладкое, надо пожрать и слинять, пока эта сирена не очаровала и меня, пробормотал, разрезая широким ножом истекающие
медом соты:
– Не брошу, не брошу… Ради этого и стал гроссграфом. Вообще-то мне куда лучше было странствующим рыцарем… Ни за что не отвечаешь, никому
ничем не обязан, едешь себе и бьешь по голове встречных и даже поперечных. Спасаешь кого-нибудь, за что тебя благодарят так, будто мир
спас. Мелочь, а приятно.
Ее глаза вспыхнули, а лицо воспламенилось.
– Правда? – выдохнула она с жаром. – Тогда вы пошли на великую жертву, сэр Ричард!.. Умоляю вас, продолжайте держать Армландию единой. Это
не только потому, что мы, женщины, предпочитаем мир и живых мужчин, а не гробы, но… все расцветает, когда войны нет… долго! Или хотя бы
продержитесь гроссграфом подольше.
– Как скажете, – ответил я с галантной улыбкой. – Значит, держать Армландию единой и неделимой?
– Да!
– Свобода торговли и никаких пошлин?
– Да, – произнесла она с жаром. – Разве это не самая великая цель? Воевать каждый может! Для этого ума не надо. А вот строить… На это
решаются только самые мудрые и мужественные. Ведь славу проще всего обретать разрушениями, как ни грустно.
В обалдении я машинально создал чашку с горячим кофе, спохватился, но отступать поздно, протянул ее Лоралее, а себе создал другую.
Лоралея взяла чашку не глядя, взгляд ее прикован к моему лицу, и поднесла ее к губам тоже не глядя. Я смотрел, как пьет мелкими глотками,
ни разу не изменилась в лице, ни тени недоумения при виде незнакомого напитка, даже не спросила опасливо, что это: раз я дал – пьет.
На стол опустила уже пустую, все так же не отрывая от меня взгляда.
– Понравился кофе? – спросил я.
– Да-да, – ответила она сияюще, – просто великолепен! Вы очень любезны, сэр Ричард! Под вашей внешней суровостью бьется нежное и
чувствительное сердце.
А вот уж хрен, ответило во мне нечто насторожившееся. На комплименты не ловлюсь. Но вот чашке кофе совсем не удивилась, гм…
– Я рад, – сказал я и торопливо поднялся. – Сожалею, но вынужден оставить ваше общество, леди. Дела, дела.
– Я понимаю, – ответила она кротко и в то же время с непонятной гордостью. – Дела не простые у вас, сэр Ричард! Ради дел государственных
нужно жертвовать всем.
Я развернулся на деревянных ногах и двинулся к двери, чувствуя, как особенно не хочется топать к этим государственным. Бобик наконец
вскочил и выскользнул за мной в коридор, когда я уже закрывал за собой дверь.
– И тебя подкупили? – спросил я обвиняюще. – Чем?
Он повилял хвостом, глаза виноватые, но оглянулся на дверь и вздохнул.
Крепостные стены отхватили и отгородили от мира участок земли, на котором мог бы разместиться крупный город. Сейчас прибывшие плотники
заканчивали строить барак на триста человек, а в ворота, которые пока еще не ворота, а только проем для них, как раз гнали крупное стадо
овец под охраной полудиких пастухов и почти диких собак.
У большого костра с десяток крепких мускулистых мужиков беседуют вполголоса, а когда простучали копыта Зайчика, обернулись, вскочили, ломая
шапки.