— Этот бедняга — Гитлер, так, кажется, его звали? — как ему, наверное, недоставало любви!
Она оставила дверь открытой. Он мог бы избежать зрелища розовых стен, плюшевых медвежат и палочек с конскими головами, если бы стал смотреть в окно. Но он с какой-то патологической настойчивостью продолжал смотреть в сторону ванной. Он думал, что, возможно, это поможет ему возненавидеть эту обстановку еще сильнее.
— Само собой, самым большим злом было то, что другие страны воевали с нацистами, — процедил он сквозь зубы.
Бирди поставила сумку на сливной бачок и стала в ней рыться.
— Конечно, — ответила она. — Я же не говорю, что людей, которых они брали в плен, не нужно было освобождать. Если такие пленные вообще существовали. Ты ведь знаешь, что представляет собой пропаганда в военное время. Через… сколько же лет прошло?… через пятьдесят лет разве можно, в самом деле, поверить, что какие бы то ни было человеческие существа могли вести себя подобным образом? Честно говоря, я в это не могу поверить.
— А я могу. Я знаю, что такое исторические свидетельства. И я знаю, как люди ведут себя сейчас. Например, совершают чудовищные преступления.
— Да, да, дорогой, но неужели ты не понимаешь? Предположим, эти ужасные вещи действительно были реальными. Или давай будем более реалистичными и подумаем о тех проступках, которые случаются в наше время, которые, да, я знаю об этом, все же совершаются… бедными, сбитыми с толку жертвами бесчувственного общества. А теперь предположим, что людей порабощают… или пусть даже гонят как стадо животных в газовые печи, если такое тогда вообще могло произойти, предположим, порабощенные смотрят на завоевателей глазами, полными любви, и говорят: «Вы тоже жертвы. Вы наши братья. Идите сюда, давайте обнимемся.» — Бирди оперлась о дверной косяк и посмотрела на него своим долгим фарфорово-голубым взглядом. — Разве ты не понимаешь, каким мог бы быть результат? Разве ты нечувствуешь , как все бы изменилось?
— Кажется, ваш метод лечения не сделал меня лучше, — сказал Бейли, резко дернув плечами.
— Ну, для этого необходимо время.
Бирди вернулась к своему занятию. Она вынула из сумки складной нож, освободила лезвие и стала обрезать корешки лютиков.
— А истинная любовь бесконечна, — сказала она. Истинная любовь «долго терпит, не мыслит зла, все переносит и никогда не иссякает».
Он не мог остановиться: он должен был сделать первый шаг к ней, потом еще шаг; рев в голове становился все сильнее.
— Ты меня любишь? — спросил Бейли и собственный голос показался ему далеким и глухим. — Или я для тебя лишь очередное задание?
— Я люблю каждого человека, — проворковала она.
— И в постели тоже?
— О, Билли, любовь не совместима с ревностью. Любовь распределяется поровну. Я использую свое тело как один из способов, чтобы любить тебя в числе многих.
Он стоял в дверях ванной; он раскачивался — то поднимаясь на цыпочки, то опускаясь.
— Но я тебе не безразличен? — сорвался он на крик. — Я, взятый отдельно, и не потому, что я один из двуногих животных, а потому, что я — это я!
Ее щеки не залил румянец смущения. Бейли вообще ни разу не видел, чтобы ее идеально кремовая кожа как-нибудь меняла цвет. Но ресницы Бирди задрожали, и она опустила глаза.
— Ну, — пробормотала она, — я иногда думала, что, если это может сделать тебя счастливым, мы могли бы пожениться, когда ты выздоровеешь. Какое благозвучное имя — Бирди Бейли — правда?
Его пронзительный крик выражал неизъяснимую муку; он выхватил из ее руки нож и стал наносить удары — один за другим.
— Пожалуйста, не делай этого, — сказала она. — Это ведь не проявление любви.
Бейли распорол ей живот. Борясь с темнотой, сгущающейся вокруг, мгновение он смотрел на провода, на транзисторы, термогенные выводы сверхпроводников, мощный аккумулятор.