На козлах, гордо именуемых столом, лежал лист плотного пергамента, украшенный алой сургучной печатью.
«Конкурс флейтистов. Я, баронесса Амель, благороднейшая и справедливейшая правительница Браеьера, созываю всех лиц, искусно владеющих флейтой, на честное состязание. Победитель будет принят мною на службу в качестве придворного музыканта. Состязание состоится второго зимохода, в полдень, в городской ратуше. До того времени строго повелеваю бродячим музыкантам оказывать всяческий почет и уважение».
— Понял, малец? Почет и уважение. Так что можешь располагаться. — Старик широким жестом указал на ряды двухэтажных нар.
— И куда этот мир катится? Что ни месяц, то новый конкурс. То библиотекарь нужен, то кондитер, то лекарь. И нет чтобы по протекции кого взять — куда там. Все состязание норовят устроить! — продолжал бормотать он, но Хёльв не слушал.
Он стоял столбом, сжимая в руках указ. Перед его внутренним взором проносились картинки из жизни баронского двора — пышные покои, прекрасные дамы в шелках и частые пиры. Рекой лились тонкие вина и выдержанные коньяки, стаями порхали трюфеля, кремы и торты.
— Эй! Малец! Лови покрывала. — Каркающий голос старика вырвал Хёльва из царства грез.
— Ловлю, — согласился он и, сгибаясь под тяжестью пованивающих одеял, полез на нары.
— Прекрасно, благодарим вас. Баронесса вам признательна. — Лысый распорядитель вежливо подал руку очередной конкурсантке — дородной щекастой девице — и под аккомпанемент редких хлопков проводил ее на место.
Состязание длилось уже не первый час, и публика начала слегка уставать. Одна баронесса, восседающая на специальном возвышении, не проявляла ни малейших признаков нетерпения. Она одаривала всех участников одинаковой безразличной улыбкой и слегка качала зажатой в руке голубой лилией.
— Просим господина Буклиса. Господин Буклис, пожалуйте показать свое мастерство. — Распорядитель отер кружевным платочком шею и украдкой зевнул.
Хёльв тоже зевнул и снова прислонился к колонне. Церемониальный зал ратуши поражал роскошью. Потолки и стены украшала роспись, сияли зеркала, вощеный паркет блестел, как лед в мартовский день. Сквозь витражи струился волшебный сист. Большинство присутствующих было одето как на бал: дамы щеголяли жемчугами и бриллиантами, кавалеры — орденами. Лохматый и немытый Хёльв чувствовал себя сальным пятном на фоне всего этого великолепия.
Тем временем господин Буклис поднес к губам флейту и заиграл. Зал замер. Чистая, нежная мелодия струилась из-под гибких пальцев музыканта. В ней было все — любовь, тоска по несбывшемуся и надежда на лучшее. Прозрачным облаком она окутала зал, околдовала, заворожила слушателей, унесла с собой в сказочные дали. Когда флейта стихла, слушатели словно проснулись от долгого сна. Никто не хлопал: аплодисменты казались слишком ничтожной наградой за чудо.
Очарованный, уничтоженный музыкой Хёльв посмотрел на баронессу и не поверил собственным глазам. Ее холеное лицо не выражало ничего, кроме легкой скуки. Равнодушно скользнув взглядом по смущенному Буклису, она покачала головой и отвернулась. К ней подскочил порозовевший распорядитель и зашептал что-то на ушко.
— Я же сказала — нет, — чуть громче, чем следовало, произнесла баронесса. — Кто у вас следующий?
Стараясь не смотреть на бредущего к выходу Буклиса, распорядитель полистал свою тетрадку. Руки его дрожали.
— Господин Хёльв из Гёднинга. Просим на сцену господина Хёльва.
Пригладив рукой волосы, Хёльв поднялся на помост.
«Если уж ей такой мастер не понравился, то у меня и подавно никаких шансов, И что ей надо, этой кукле?» — подумал он и заиграл веселую плясовую — любимую песню студентов.